Но это не отменяло оставшегося на душе осадка. Я просто понять не могла, кто способен на такую подлость. Весь наш отряд — такой дружный, сплоченный, переживший столько передряг. И вдруг такое…
Я не знала, кем является отправитель, но, кем бы он ни был, мне стало обидно. Потому что действительно хорошо относилась ко всем, а когда предает тот, кому веришь, — это всегда ранит.
Хотя я решила ни с кем не делиться, оставлять это просто так тоже было нельзя. Поэтому вместо того чтобы вернуться в каюту, я отправилась на камбуз, намереваясь поговорить с коком. Ясно как день, что синеводку в море никто не ловил, а значит, ее стащили именно из кухни. Вероятно, вчера, когда ее как раз использовали для приготовления ухи.
Кок у нас был самый добрый, самый улыбчивый и самый скромный повар из всех, каких я знала. Чуть полноватый усатый мужчина с густыми бровями и легким акцентом, придающим ему особое обаяние.
Остановившись в узком кухонном проеме, я негромко постучала по стене:
— Не помешаю?
Судя по разложенным на столе лепешкам, Бильбо занимался приготовлением перекуса для ночных дежурных.
— Помешаете, — в отличие от кока, его помощник любезностью не отличался. — Не видите, что ли, заняты мы. Идите-идите, у нас тут и без того тесно.
Я сложила руки на груди и непроизвольно усмехнулась. Рыжий вихрастый парнишка слишком много общался с нашим дроу и успел перенять некоторые его черты. Убеждение, что женщинам на корабле (и на службе в принципе) не место, стало буквально его кредо.
Конкретно сейчас он был занят чисткой картошки, но говорил со мной с таким важным видом, будто готовил изыски для самого короля.
— Ну что ты, Шанка, — покачал головой Бильбо. — Негоже так с кадетом разговаривать, — и, уже обращаясь ко мне, любезно пригласил: — Проходите, пожалуйста. Разумеется, вы нам не помешаете.
Шан поджал губы и недобро на меня зыркнул, но этот молчаливый выпад остался мной проигнорированным.
На камбузе было гораздо теплее, чем в каютах. Даже жарко. Над большими кастрюлями поднимался густой пар, щедро сдобренный ароматами тушеного мяса.
Ослабив верхние пуговички кителя, я отметила, что наша корабельная кухня практически не отличается от пиратской. Разве что атмосфера здесь царила куда более дружелюбная — и Бильбо, и Шан гораздо приятнее работающего у Флинта гнолла.
Ненадолго погрузившись в воспоминания об экскурсии на «Черный призрак», я тут же себя отругала. Нашла о чем думать!
И, не теряя времени, обратилась к коку:
— Скажите, вы ведь вчера уху из синеводки варили?
— И из синеводки, и из голубохвостика, — улыбнувшись в усы, подтвердил тот. — Что, понравилась?
— Очень, — кивнула я, подбирая слова для очередного вопроса: — А вы не подскажете, к вам кто-нибудь из отряда накануне заглядывал?
Бильбо на миг замер, прекратив раскатывать тесто, задумался и отрицательно покачал головой:
— Нет, никого не было. Капитан только.
Капитан Вагхан никак не мог быть тем, кто подбрасывал мне сомнительные записки, поэтому информация оказалась почти бесполезной. Почти — потому как на ее основе возникло предположение, что обеспечить синеводкой таинственного отправителя мог Шан. Мальчишке вроде него за честь в чем-то помочь кадету — если, конечно, тот не девушка.
— Шан, а ты не видел? — спросила я у него, хотя знала, что мне все равно не ответят.
Так и случилось. Мальчишка пробормотал что-то невнятное и принялся чистить картошку до того самозабвенно, словно от этого занятия зависела его жизнь. В общем-то я не возлагала на кухонных работников больших надежд, поэтому не слишком расстроилась. Еще немного пробыв на камбузе и все же предприняв несколько попыток разговорить Шана, я сдалась. Затея оказалась бесполезной.
По пути в каюту мне стало немного неуютно. Умом понимала, что корабль надежно защищен, но что толку в этой защите, если тот, кто желает мне зла, находится здесь? Впрочем, зла — слишком громко сказано. Этот некто просто меня недолюбливает и вряд ли зайдет дальше тухлой рыбы да сомнительных писулек.
Успокаивая себя таким образом, я уже почти дошла до своей каюты, как вдруг услышала приглушенные, как будто сдавленные голоса. Подслушиванием я никогда не занималась, считая его занятием очень некрасивым, но сейчас что-то заставило меня замереть.
— Не вини себя, Рагх. — Голос Сильвии звучал за приоткрытой дверью ее каюты. — Все мы оказались под чарами русалок просто потому, что этого не ожидали…
— В этом и дело, — ответили ей. — Должность обязывает меня быть готовым ко всему. Всегда.
В короткую, наполненную напряжением паузу я все никак не могла вспомнить, где слышала это имя. На корабле не могло быть никого постороннего, но никто из сослуживцев его не носил…
— Рагх, не отталкивай меня. — Впервые мне приходилось слышать, чтобы Сильвия обращалась к кому-то с такой мольбой. — Я так тебя лю…
Видимо, фразу жестом оборвал ее собеседник.
— Вы с рождения обручены, леди Уилград. Поверьте, ваши чувства ко мне остынут так же быстро, как пришли.
Только при этих словах, произнесенных подчеркнуто официальным тоном, я наконец поняла, кому принадлежит голос. Поняла и обомлела, пораженная до глубины души. Тот, кому Сильвия Уилград — высокомерная, самолюбивая альва фактически признавалась в любви, был не кем иным, как капитаном Вагханом. Его имя, в отличие от фамилии, я слышала всего пару раз, да и то мельком, поэтому и не смогла вспомнить сразу.
— Остынут? — тихо, с затаенной болезненной злостью переспросила Сильвия и взорвалась: — Остынут?! Гидра тебя утащи, они не остывают уже несколько лет! С тех пор как ваш клан заключил перемирие с нашим, с тех пор как ты с отцом лично стал приезжать к нам каждые выходные, я просто схожу с ума! Сколько раз говорила об этом, но ты будто не слышишь! Я уже не та пятнадцатилетняя девчонка, которая когда-то потерялась в горах! Когда же ты это поймешь? А помолвка — плевать на нее!
Сильвия говорила негромко, но до того эмоционально, что я буквально ощутила исходящую из каюты энергетическую волну. И тут же устыдилась того, что все еще здесь стою, приоткрывая завесу чужих тайн.
— Успокойтесь, кадет Уилград, — прозвучало холодно, когда я уже сделала несколько шагов. — Вы будущий потомственный ловец. Не всем желаниям суждено сбываться, и вам следует помнить об этом, как никому другому, — а после, через несколько бесконечно долгих мгновений послышалось полное тихого сожаления слово:
