Поначалу я устроила себе спальню в бывшей дочкиной комнате, и кот стал метить там территорию – раньше он позволял себе такое только в кладовке, где несколько лет назад им же была обнаружена и казнена залётная мышь. Как только я вернулась на семейное ложе, гадости в дочкиной комнате тут же прекратились – кот показательно скрёбся в своих лоточках и провожал меня внимательным взглядом слегка прищуренных глаз.
У Рэя было три кошки – две переехали с ним вместе из Оксфорда и довольно быстро опростились, научившись охоте и ночным гуляньям. Третью попросила взять Ида, подруга Рэя, – она перебралась в Испанию тридцать лет назад, и сегодня мне предстояло с ней познакомиться. С Идой, не с кошкой.
Мы уезжали всё дальше от моря, поднимались вверх выше и выше. За окном я видела сухую жёлтую землю, какие-то глиняные горы и вишнёвые деревца, кое-где уже подёрнутые цветочной дымкой. Зимняя весна!
Когда свернули на просёлок, я решила, что Рэй хочет показать мне какой-то местный монастырь – впереди теснились кипарисы, скрывавшие за собой обширное поместье. Площадке для парковки позавидовал бы любой торговый центр. Навстречу выбежали два кота и крошечная белая собачка в чёрной полумаске. Коты, не скрывая своего разочарования, тут же исчезли, а причудливо раскрашенная природой собачка начала выписывать вокруг машины кренделя, так что Рэй прикрикнул на неё из окна:
– Пи́нки! А ну прекрати!
Пинки (по-нашему Розочка), приветливо тявкая, бежала к дому, то и дело оглядываясь, проверяя, идём ли мы следом.
Дом Иды был даже не дом, а, наверное, небольшой замок – или маленький дворец. Мы прошли по террасе с живописно облупившейся штукатуркой. Стены прихожей были выкрашены в ярко-синий цвет. Я крутила головой по сторонам не хуже Розочки, разглядывая картины, викторианские вышивки, фарфор и бронзу в честных старых шкафчиках.
– Ида! – крикнул Рэй. – Мы здесь!
Но вместо Иды к нам вышла Мария – улыбчивая испанка, домработница. Она кивнула мне, расцеловалась с Рэем, потом взяла у него пакет и унесла в кладовую.
– Я привожу им продукты, когда еду мимо, – объяснил профессор. – Вблизи нет супермаркетов.
В разные стороны, как салют, брызнули кошки – едва не запнувшись об одного из своих питомцев, но гордо устояв на ногах, появилась хозяйка дома.
* * *Отцом Иды был мэр Бристоля; мать, которую она терпеть не могла, была истинной леди. Имелось три младших сестры – но все, как сказала Ида, давно в могиле.
– Потому что не выпивали, – заметила она, прихватывая со стола свой «походный» стакан с хересом. Поход – или «гранд-тур», как выразилась хозяйка, – по её дому, купленному четверть века назад у зажиточных испанских помещиков, требовал подкрепления: гости вполне могли проголодаться во время долгой экскурсии, у них пересыхало в горле, кто-то мог упасть на один из диванов, расставленных в стратегически верных местах, и забыться коротким освежающим сном.
Ида шла впереди, в стакане её сверкал херес, под ногами крутилась Розочка.
– Почему такое имя? – спросила я. – Что в ней розового?
– Ободок вокруг глаз, – объяснила Ида.
Котов звали одинаково – Флаффи (Пушок по-нашему). Коты здесь были на вторых ролях, заправляла хозяйством Розочка: суетилась в каждой новой комнате, приглашая радоваться прекрасному вкусу Иды. Всё здесь было перестроено и переделано – бывшая конюшня для осликов стала жёлтой гостиной, большой холл превратился в мастерскую, потому что здесь самый лучший свет.
– Я уехала из дома в семнадцать лет. Хотела стать художником. Мать этого не понимала, ей надо было представить меня ко двору – вот это было важно. И я сбежала, уехала, и мы увиделись с ней только через десять лет, совсем другими людьми. А ко двору была представлена Маргарита, одна из моих сестёр.
Фотопортрет на стене – спелая барышня в белом платье, губки – тугой бутон. Снимок чёрно-белый, но чувствуется, что на щеках румянец.
Ида дружески щёлкает барышню по носу:
– Маргарита умерла семь лет назад.
Стакан выскользнул из рук, но Ида поймала его в воздухе. Рассыпала – как крошки перед птицами – пригоршню сухих смешков.
Я долго не могла рассмотреть Иду, потому что она была в постоянном движении и так ловко избегала прямого света, как умеют делать только актрисы и кокетки с полувековым стажем. Когда мы сели за стол, покрытый пожелтевшей, но явно ценной скатертью, Ида закуталась в тень, как в покрывало, – я видела лишь рукав синей кофточки и сверкающий камень на пальце. От Иды хорошо пахло – как от младенца: свежестью, теплом, молоком. Никакой старческой затхлости, изношенной кожи, умирающей плоти. В свои девяносто пять Ида лишь начинала жить.
* * *Мы выпили по бокалу – херес цельным сгустком проскользнул в желудок, внутри, как пятно бензина в луже, разлился масляный покой. Я сидела, подперев голову рукой, и наслаждалась мыслью о том, что никто не может найти меня в этой комнате, в компании людей, которых не знают ни моя дочь, ни муж, ни родители, ни друзья. Это было такое приятное, сильное, утешительное чувство, что я чуть не прослезилась от благодарности.
– Эй, – сказал Рэй, – у тебя тоже розовый ободок вокруг глаз. Как у Пинки.
Собачка, услышав своё имя, завозилась на диване. Прямо над диваном висела картина Иды – пляж, мужские спины, шеи, плечи. И ни одной женщины.
– Она не слишком любит женщин, но ты ей, кажется, понравилась, – шепнул Рэй.
Ида пишет картины маслом, режет витражи, вдохновляет павших духом друзей. Она никогда не была замужем, у неё нет детей.
Хлопает в ладоши:
– Теперь гранд-тур! Я уже показывала вам дом?
Рэй разводит руками: нет, ну а что ты хотела? Посмотрю на тебя в девяносто пять. Или нет, не посмотрю. Сама всё увидишь. И тут же забудешь!
Мы встаём из-за стола и под предводительством Розочки вновь выходим на прежний маршрут. Ида щёлкает по носу трезвенницу Маргариту, вспоминает, как мать хотела представить её ко двору, роняет сухарики смешков, заворачивается в тень, как в покрывало. Тень сползает с плеч, день, как рассказ, движется к финалу. Розочка в отчаянии – хозяйка и гости уезжают обедать в ресторан! Коты индифферентно провожают нас до машины, и тут я вижу, что Ида садится за руль.
– О нет! – я дёргаю Рэя за руку.
– О да! – смеётся он. – Тут совсем недалеко, пусть развлечётся. Пристегнись.
Ида ведёт машину аккуратно, не то что Рэй. Она как будто продолжает резать витраж – тщательно отмеряет угол поворота, просчитывает силу давления, едет по дороге, как по стеклу.
Ресторан в деревне, куда мы приехали через десять минут (Ида не без шика припарковалась в тени грузовика), принадлежит двум братьям. Я бы сказала, это не ресторан, а
