– Послушайте, господа, – просунулась в дверь Полина Юрьевна, – Вам не кажется, что это чересчур? Анатолий Павлович сам вам скажет, когда он захочет вас при…
Монолог оборвался. Душераздирающий скрежет: ногти старухи впились в косяк. А ведь это не пижама, – уныло подумал Вадим, – Это ситцевый домашний костюм, позволяющий не только отдыхать в горизонтальном виде, но и совершать прогулки по дому и саду…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Порой ему действительно казалось, что они столкнулись с Дьяволом, для которого нет преград. Стоит ли описывать, как добрела до мужа Полина Юрьевна, рухнула ему на грудь, как истово крестилась Клара Леопольдовна, выла, словно профессиональная плакальщица, как метался по спальне растрепанный Хольгер?… Прибежала охрана, растерянно замялась – дескать, мы-то в чем виноваты? Примчался взбудораженный Александр со своей зазнобой: в закутке под лестницей они успели торкнуться: вели себя совершенно неадекватно. Внучок вцепился в Фельдмана, грозно орал, сообщая обитателям дома, что нашел убийцу! Фельдман обошелся без церемоний, отвесил парню такую оплеуху, что тот, взбрыкнув ногами, вылетел в коридор, подмяв себя визжащую подругу. Удар был столь силен, что о реванше даже помыслов не было. Дом наводнила полиция. Люди в форме, люди в штатском – последние имели больший вес и полномочий, чем их униформированные коллеги. Старшего, одетого в серую шевиотовую клетку, звали инспектор Шмуллер. У него была мясистая физиономия, нос картошкой, толстые губы – на зависть фанаткам Анжелины Джоли. Второго по значимости, сухопарого, явно не пренебрегающего спорталом, звали лейтенант Мольтке, он немного понимал по-русски, что в сложившейся ситуации было сильно некстати. Криминалисты наводнили розовую спальню, скрупулезно обследовали тело, рылись в кровати. Проживающих в доме взяли под усиленный контроль. Допрашивали поодиночке, допрашивали скопом, подозрительно присматривались к гостям с седьмой части суши. Сняли отпечатки пальцев, обыскали отведенное им помещение. В принципе, отступать от истинного положения дел не пришлось: русские находились в доме по просьбе покойного, один из них – частный детектив, другой – помощник, герр Басардин сильно переживал по поводу некой опасности, природу коей уважаемые гости до конца не уяснили, и, видимо, переживал не зря. К сожалению, им не удалось толком поговорить с композитором. Очень жаль.
Их алиби на момент преступления (а то, что в бутылке был яд, эксперт не сомневался) было, в принципе, терпимым. Наверх не поднимались, гуляли по саду, их видел охранник. Зачем побежали наверх? Предчувствие, знаете ли, герр инспектор…
Устав от полиции, Вадим сидел в глубине холла. Приволокся, держась за «простреленную» поясницу, страдающий Фельдман, пристроился поблизости, покосился на полицейского в форме, который сделал шажок, но пока не пересек грань приличий.
– Не удалось заработать, – сокрушенно вздохнул Павел, – Придется довольствоваться тем, что есть. Сумма за пару дней работы, в принципе, нормальная… Что, осуждаешь? Побольше цинизма, как говорится. Людям это нравится. Остап Бендер. О чем думаешь?
– Обо всем сразу, – вздохнул Вадим.
– Нельзя думать обо всем сразу, – рассудительно изрек Павел, – Лучше думай ни о чем, но по порядку.
– Тебя уже допросили?
– А что я тут делаю? Всего наизнанку – участвовал, но не привлекался, в порочащих связях замечен, страдаю комплексом неполноценности, наслаждаюсь манией величия… Ах, да, еще синдром Мюнхгаузена.
– Что такое синдром Мюнхгаузена?
– Вру, как Мавроди, – Фельдман придирчиво покосился по сторонам, – Как ты думаешь, этот олух русский язык понимает?
– Сомневаюсь.
– Я тоже. Тогда слушай. Помнишь стакан, который стоял рядом с отравленной водой?
– Конечно. Ты сунул его в карман. Ума не приложу, какого дьявола…
– Это тот стакан, из которого я пил воду в кабинете Басардина, – огорошил Павел, – Ну, помнишь, мы пытались поговорить перед приездом горе-родственника. Стакан определенно тот же. Привычка замечать подробности, вникаешь? У стакана дефект литья. Шероховатость, похожая на трещинку, но не трещинка – проходит по всей высоте с характерным изгибом, похожим на змейку. Улавливаешь мысль? Второго такого стакана в природе не существует. На нем мои отпечатки. Только мои! Выходит, я что? – прокрался в розовую спальню, насильно влил в старика яд. А стереть отпечатки забыл. Бывает. Проруха. Нас с тобой подставляют под убийство. Грубо, но их устроит. Кто знал про этот поднос, на котором стояли два стакана – твой и мой? Кто заходил в кабинет?
– Вот черт… Полина Юрьевна заходила…
– А кто еще знал про поднос? Принесла его домработница, Хольгер вертелся в дверях…
– Но это мог быть и мой стакан…
– Мог. Но наше счастье, что решили использовать мой – с характерными приметами. Отгремела суматоха, учиненная Александром, кто-то вошел в кабинет, забрал стакан, впоследствии с пользой его применил…
– Пусть полиция выяснит, кто крутился с полудня до часа у кабинета.
– Ты спятил, – ужаснулся Павел, – если полиция узнает про стакан с моими отпечатками, кранты придут немедленно. Да и поздно, нет никаких отпечатков. Я их стер, а стакан подбросил на кухню.
– Шикарные новости, – покачал головой Вадим, – Интересно, копы не удивились, обнаружив рядом с трупом бутылку, но не найдя стакан?
– Не волнует, – пожал плечами Павел, – Старик мог пить из горлышка. Это первая паршивая новость. Есть вторая. Пришло SMS-сообщение от Гюнтера. Он задействовал старые связи в полицейском управлении Магдебурга, покопался в сводках и вытянул очаровательную информацию: сегодня утром у собственного дома найден хладный труп Германа Шлаузе. Типичный суицид, шагнул с крыши.
– Черт…
– Как культурно ты изъясняешься, – похвалил Павел, – Есть и более уместные слова. То есть, ниточек больше нет. Зато есть третья скверная новость. Стакан – улика грубоватая, полиции могут подсунуть что-то другое. Если кому-то взбрело в голову нас подставить…
– Хочешь сказать, пора сваливать?
– Бежать сломя голову, – подтвердил Павел, – Но из дома не уйти, из страны не выбраться. На всякий случай Гюнтер будет ждать в микроавтобусе в соседнем квартале. Пусть сидит, не развалится. А мы, Вадим, в ближайшие часы ничего не сделаем. Будем сидеть и ждать провокации…
Официальный отчет экспертов еще не поступил, но криминалист заявлял уверенно: старика отравили. В бутылке растворили барбитурат – лошадиную дозу веронала или люминала. В старину эти лекарства использовались как верный способ самоубийства, но вряд ли старик сам наложил на себя руки. Стакана рядом с телом не нашли, а на бутылке не было отпечатков. Сомнительно, что Басардин, выпив по доброй воле яд, быстро стер с бутылки «Pierre» свои «пальчики» и лег дожидаться конца. Это сделал кто-то другой. Он же и контролировал «процесс», зажимал старику рот, чтобы не кричал… Люди сидели в холле, друг от друга подальше – только Хольгер по просьбе Фельдмана расположился рядом – чтобы синхронно переводить мудрые высказывания капитана Шмуллера. Показания выслушивались и перевыслушивались. В тридцать две минуты первого Басардин поднялся наверх, чтобы передохнуть. Сразу за ним поднялась Полина Юрьевна.
– Он не хотел ложиться в нашей спальне… – шептала женщина. Она обмякла, посерела, сделалась пародией на саму себя и даже не пыталась взять себя в руки, – Он хотел побыть один… «Я немного почитаю журнальчик, дорогая, там и переоденусь в свою любимую домашнюю пару… Не заходи ко мне полчаса, хорошо? Со мной все будет в порядке…» Мне даже в голову не могло прийти. Я сидела в нашей комнате, перебирала старые письма…
– А я вообще ничего не знаю… – дрожал и подпрыгивал к потолку голос Клары Леопольдовны. Она так переволновалась, когда полиция приезжала в первый раз, ушла в свою комнату, там насилу успокоилась, потом вспомнила, что еще утром собиралась выбросить засохшую фуксию на застекленной галерее, чем, собственно, и занялась. Ей и в голову не могло прийти заглянуть в комнату, где отдыхал Анатолий Павлович,
