– Ничего я не знал, – голос звучал приглушенно, как через подушку. – Надеялся, вот и все. Но ведь все не так, как ты сказала? Не так, правда?
– Твой стол, – зачем-то пробормотала Катя. – Я отдала твой компьютерный стол.
Коробочка с кольцом упиралась ей в бок. Артур держал Катю так, как будто она могла в любой момент вырваться и убежать. Но бежать было некуда. Она чувствовала запах его кожи, знакомый и сладкий, смешанный с ароматом одеколона, и ей казалось, что они, вдвоем, парят над той пропастью, в которую он только что бросился.
Ее ответное движение навстречу было едва ощутимым, но Артур его не пропустил.
Третья интерлюдия
Я не слышу, как он подъезжает к дому. Там, где я нахожусь, нет связи с внешним миром. Толстые стены убивают любые звуки: сюда, наверное, не мог бы пробиться и грохот взрыва, не говоря уже о шорохе автомобильных шин по дорожке, повороте ключа в замочной скважине, хлопке, с которым закрывается входная дверь.
Нет, я не слышу этого, но внутренним взором вижу все до мелочей. Я знаю, как выглядит этот дом, поэтому вижу настолько ясно, как будто следую по пятам за тем, кто сейчас появится на пороге.
Вот он заезжает во двор, глушит двигатель, а потом вылезает из машины и закрывает за собой ворота. Возможно, перекидывается парой словечек с соседом или соседкой, улыбается, вскидывает руку в приветственном жесте. Он обаятельный, умеет быть милым и нравиться людям, несмотря на излишнюю сдержанность, – уж я-то знаю…
Никто не подозревает, что у него есть двойное дно. Даже не дно, а черный подвал, населенный безобразными, уродливыми монстрами, – зловонное, жуткое место. Он надежно спрятал его от посторонних глаз, но мне, к сожалению, пришлось заглянуть в этот разлом.
Не только заглянуть, но и остаться внутри.
Поднявшись на крыльцо, он возится с замками, отпирает по очереди все три. Неужели никому, кто здесь, возможно, оказывается, не приходит в голову, что замков слишком много для тихого местечка, где не бывает краж и разбоев?
Наконец он внутри дома. Тут ему уже не нужно носить маску, эти стены видели его всяким – и принимают таким, каким он уродился.
Мне кажется, что он улыбается. Он всегда улыбается, когда хочет причинить боль. Наверное, его радует сама мысль о том, что зависимое от него человеческое существо в эту самую минуту задыхается от страха перед его появлением. Он чувствует этот страх, этот слепящий белый ужас, который волнами распространяется по всему дому. Я хотела бы не испытывать его, но ничего не могу с собой поделать – к такому невозможно привыкнуть, невозможно приучить себя не бояться.
Надежно заперев за собой дверь, еще плотнее задернув шторы на окнах, сняв уличные ботинки и переобувшись в домашние тапочки, он направляется проведать меня.
«Раз, два…» – считаю я про себя, и едва успеваю мысленно произнести «три», как он появляется в моей темнице.
На нем пальто, в котором он сейчас ходит на работу. Шарф, брюки, а ниже – те самые тапочки. Полосатые, на мягкой подошве.
– Добрый вечер, Нюся, – ласково говорит он. Я была права: его лицо светится улыбкой.
Не могу отвести взгляда от его рук, от длинных кистей и тонких, по-женски изящных, пальцев.
«Не Нюся!»
– Скоро будем ужинать. Ты, наверное, голодна, – продолжает он, подходя ближе. – Сейчас я что-нибудь приготовлю, потерпи немного.
Я дышу часто, как собака на жаре, и, слыша беспомощный, сухой звук своего дыхания, чувствую, как подступает паника.
Он присаживается на корточки возле моего кресла, наклоняет голову.
– Однако сначала нужно убрать за тобой. Видишь, как я забочусь о тебе, Нюся.
«Я не Нюся!»
Когда он поднимается, в руках у него бутылка, наполненная жидкостью, которая стекает из мочеприемника.
– Надеюсь, ты хорошо вела себя, Нюся? Ты скучала по мне? Скажи!
В голосе впервые прорезаются жесткие нотки. Они рвут фальшивую, показную ласку, которой, словно мягкой тканью, устланы его манеры и речь, и в прорехе показывается подлинное нутро.
Холодное, жесткое чудовище. Бешеный зверь, опасный сумасшедший.
– Я не Нюся! – слова вырываются помимо воли, прежде чем я успеваю остановить их.
– Что? – спрашивает он, и лицо его застывает. Кожа натягивается, рот сжимается в узкую напряженную линию. Безумие, что бьется и сверкает в его глазах, подобно крупной хищной рыбе в пруду, проступает отчетливее.
– Не Нюся! Я не Нюся!
Он делает быстрое движение в мою сторону – я не улавливаю, какое именно. Мне еще не больно, но скоро боль придет, и ее укусы начнут жалить меня – там, где я еще способна их чувствовать.
Его лицо совсем близко.
Я начинаю кричать. И дальше кричу, кричу, не переставая.
Часть II
Глава 6
Пока Катя сражалась с замком, Артур стоял рядом, держа три тяжелые сумки – одну на плече, две в руках.
– Сейчас, – виновато бормотала она, – в последнее время что-то заедает.
В кармане у нее зазвонил телефон.
– Спорю на что угодно, это твоя мать.
«Как жаль, что они не выносят друг друга», – подумала Катя, открывая наконец-то дверь и пропуская Артура вперед.
Муж не ошибся – звонила Вера Сергеевна.
– Как дела? Вернулись? – прокричала она. – Слышишь меня? Я на работе, тут орут все!
Разумеется, услышал даже Артур, обернулся и улыбнулся, слегка приподняв брови: «А я что говорил? Кто еще вечно звонит в самый неподходящий момент?»
Катя отвернулась, почему-то досадуя, что он оказался прав, и ответила:
– Да, мам, я тебя хорошо слышу. Не кричи. Мы дома.
– Долетели нормально? – И тут же, не дожидаясь ответа: – Ну и слава богу. Я цветок твой поливала. Сегодня сама польешь.
Катя промычала в ответ что-то утвердительное, а мать уже на всех парусах неслась дальше:
– Свадьбу-то квадратную когда будем отмечать? Я вам плед купила и халаты. Такие, знаешь, махровые – пригодятся после бани!
– Почему квадратную? – не поняла Катя.
– Девчонки так говорят! – радостно пояснила Вера Сергеевна. – Ну, со смехом! Не поняла, что ли? В квадрате потому что! Второй раз!
«Хорошо, что Артур не слышит», – подумала Катя. Муж вышел на балкон, вытащить из сумки принадлежности для дайвинга и уложить на место, в шкафчик. – Додумались же – «квадратная!»
Вообще-то они с Артуром уже отпраздновали свое примирение. С того вечера, как он появился, Катина жизнь стала напоминать романтический сериал. Точнее, сериальный хеппи-энд, когда сценаристы наконец-то раздают всем сестрам по серьгам и настрадавшиеся герои получают причитающиеся им жизненные блага.
Уже в начале следующей недели они отправились в ЗАГС подавать заявление, и Катя изо всех сила старалась сохранять невозмутимый вид, не реагируя на недоуменные,
