Девушка отползла на свое место и в страхе сжалась. Она сильно отличалась от остальных — мы обладали хоть какой-то силой, а на нее смотреть было тошно. Да, в такой ситуации у любой сдавали нервы, но веселить врага своей слабостью… И лучше бы она не орала так громко о плане — тогда я попыталась бы внять ее мольбе. Пусть бы лучше добрые духи о ней позаботились, сама она не справляется.
Отряд из двух сотен воинов шел на запад по побережью. Я рассмотрела их главного, которого не смогла убить второй стрелой. Рядом с них ехала женщина — в таких же штанах, как и все воины. Голая грудь ее не смущала, даже наоборот — женщина держала спину прямо, а голову высоко поднятой. Телосложением она заметно уступала мужчинам, но вела себя так, будто ровня им. Эта пара немного отстала от авангарда, а когда поравнялась с нами, то я могла расслышать обрывки разговора:
— Мразь убила Тиирию, вряд ли мы сможем брать города без шамана… — говорила женщина.
Голос главаря был спокойным:
— Хватит уже кипятиться, Даара. Уже завтра должны прибыть еще три корабля, пусть они берут города. Тебе мало славы?
Она повернула к нему голову и смиренно склонила:
— Достаточно твоей, сын вождя. Ты — великий воин, но словно остался на краю. Тебя не может это устраивать!
Он неожиданно весело рассмеялся:
— Мысли мои читаешь?
— Читаю! — звонко ответила Даара. — Например, точно знаю, что эта холодная земля тебе по душе! Ты счастлив здесь быть. И наверняка здесь останешься, когда мы отвоюем эту территорию.
— Не знаю… — он задумался. — Даже битвы с местными не приносят такого удовольствия, как это было с тикийцами. Им будто ярости не хватает.
Даара бросила взгляд на нашу повозку и ответила:
— Ты не прав. С каждым селением в них все больше ярости. Дай им время — и они будут сильны. Дай им поколение — и они вырастят воинов не хуже нас.
— Нет у них времени, — и сын вождя рванул вперед.
Женщина посмотрела ему вслед и тоже пришпорила коня.
— Даара! — закричала я непривычным голосом. — Даара!
Она оглянулась и отыскала меня удивленным взглядом. Когда нечего терять, то ищешь помощь повсюду. Потому голос мой был тверд:
— Ты ведь тоже женщина, Даара! Прошу милосердия — не для себя, для сестер. Неужели ты позволишь…
Она изогнула бровь, и оттого смуглое лицо стало выглядеть хищным:
— Говорящий трофей? Заткнись сама или тебя заткнут.
Вот и все понимание. Девушка на другой стороне повозки зарыдала с новой силой. Она давно сдалась, давно умерла внутри, и теперь до конца своей короткой жизни будет плакать.
Вечером отряд напал на рыбацкую деревеньку. Немногих стариков, коим не удалось сбежать, убили на месте. Подожгли дома, омрачая чернеющее небо столпами дыма. Вытащили бочки с вином и принялись отмечать очередную победу, которую даже победой нельзя было назвать — деревня, к счастью, оказалась почти пустой, а этим варварам для азарта нужно сопротивление. Возможно, плохое настроение и заставило кого-то вспомнить о нас.
Уже пьяные они хватали нас из повозки и утаскивали в разных направлениях. Кому повезет — умрет быстро. Боль не имеет значения — я вторую жизнь подряд в этом убеждаюсь. Я сопротивлялась, но только потому что не могла сопротивляться. Меня пытался взять один мужчина, а двое других держали за руки и ноги. Но я вырывалась, вцеплялась зубами до чего только могла дотянуться. Они, наверное, решили, что немолодое тело Наи таких усилий не стоит: стоило мне только освободить руку, как я тут же драла их ногтями. Одному, очень надеюсь, смогла повредить глаз. Он взревел, ударил кулаком меня в лицо, потом воткнул нож мне под ключицу. Так меня и бросили — все равно умру от потери крови. А боль не имеет значения. Я смотрела в небо, затянутое дымом, и молилась после каждого женского крика, чтобы добрые духи леса вышли на эту лысую землю и подарили сестрам тишину.
Мимо кто-то прошел, а потом вернулся и сел на землю. Пусть попытается — у меня остались силы ровно для еще одного глаза. Но мужчина меня не трогал — просто сидел рядом, сложив руки на коленях, и смотрел вперед.
— Что расселся, сын вождя, успевай, пока я не остыла.
Он посмотрел на мое разодранное платье без любопытства. Улыбнулся в ответ на мою злую усмешку:
— Я не могу брать женщин, которых брали другие. Мои женщины должны быть самыми лучшими и нетронутыми.
— А ты брезглив, я посмотрю.
— Не брезглив, женщина. Это традиция. Чем больше прав, тем больше обязанностей.
— Бедный, бедный сын вождя, — хрипло смеялась я. — Скучно наблюдать, как резвятся без тебя?
— Они… — он задумался над ответом, — не резвятся. Это другое. Обратная сторона воинской доблести. Бесстрашие в бою равно бесконтрольности во всем остальном, потому воин сжигает дом врага, забирает вещи врага, берет женщину врага. Так устроен мир с начала времен. И я не тот, кто изменит установленный за тысячи лет порядок.
Все-таки Ная была очень сильной женщиной — жизнь никак не хотела оставлять ее, хотя головокружение ощущалось уже сильно.
— Звучит так, будто ты их осуждаешь, будто ты их лучше…
— Я не осуждаю. И я не лучше.
— Нет, сын вождя, ты хуже. Потому что именно ты позволяешь творить зверства. И сам называешь врагами тех, кто никогда тебе врагом не был. Варварское племя, которое сначала поглотит мир, а потом сожрет само себя.
— Не враги? Ты с минуты на минуту помереть должна, а рассуждаешь о политике. Хочешь, позову лекаря? Возможно, я ошибся, и легкое не пробито, тогда есть мизерный шанс тебя спасти.
Нет, пути назад не было — я это чувствовала. Да мне он и не нужен.
— Ничего я в политике не понимаю… Зато я со ста метров отличу тварь от человека. За гранью смерти тебя ждут злые духи, они отомстят за каждого.
— Это ваша вера, женщина, мы верим в другое.
У меня осталась еще горсть сарказма:
— И что же случается с такими хорошими людьми после смерти?
— Мы верим в перерождение. И может, потому не боимся смерти так, как вы.
— Тогда ты родишься одной из тех женщин, которые кричат под твоими солдатами.
— Возможно и такое. Кто знает? Но даже это лучше, чем уйти насовсем. Мир — прекрасное место, хоть сейчас ты со мной и не согласишься.
— Угадал, сын вождя, не соглашусь, — говорить становилось все труднее. — Но я разделю с тобой твою веру — многое бы отдала за то, чтобы ты посмотрел на мир с другой стороны.
Он всматривался в мои мутнеющие глаза внимательней:
— Какое имя тебе дал отец, женщина?
— Зачем тебе знать? Я не доживу до утра.
— Хочу тебя запомнить. И если бы у нас была шаманка, я приказал бы ей
