Коротышка Лью смеется. Но не издевательским смехом «Пана», а одобрительно, почти мелодично.
- Мы живем в мире иллюзий, Соломон. Здесь ничего не бывает правдивым. Тени. И слишком много звезд. Это все нейро-софт. Ядовитый сок проклятых времен.
- Ты ведь не…
- Разумеется. Я никогда его не использовал.
- Страшно?
- Страшно. Это ведь страшная вещь, Соломон. Она превращает человека во что-то… нечеловеческое. Что-то завораживающее и жуткое. Во что-то другое. И изменить это невозможно. Можно лишь следить за тем, что происходит. Самое обидное в достоинстве зрячего то, что приходится провожать взглядом уходящих. Им проще. Они не видят, куда идут. А ты видишь, но что ты можешь сделать, кроме как смотреть им в спину?..
- Значит, ты…
Коротышка Лью вновь не дает ему закончить.
- Да. Просто ставлю опыты. Я ученый. Не палач, не психопат, не убийца. Я изучаю человеческую душу или то, что от нее осталось. Проверяю, как далеко люди могут зайти. И смогут ли вернуться обратно. Способны ли люди отказаться от своих нейро-паразитов или они настолько глубоко вплелись в наше сознание, в нашу цивилизацию, что гибель паразита влечет смерть хозяина?.. И еще - не перешло ли человечество ту черту невозврата, за которым оно перестанет быть человечеством, а станет бесконечно распространяющейся нейро-культурой сродни грибам.
- И что говорят исследования? – Соломон усмехается, чувствуя, как ночь набрасывает ему на плечи свой холодный плащ, - Как далеко мы можем зайти?
- Слишком далеко, - вздыхает Коротышка Лью, - Недоверие к нейро-софту осталось в прошлом, наш естественный защитный механизм больше не работает. Как бы сказать… Мы теперь не боимся ходить по темным тропинкам. И редко задумываемся о том, как далеко эти тропинки уводят нас от садовой калитки… Извини, я просто болтаю. Ты один из немногих людей, способных меня понять. В Фуджитсу, например, только ты и способен. Остальные не выдерживают. Ломаются. И неудивительно. Я стаскиваю с них все то, что они на себя навьючили - от страха, от бессилия, от зависти. Это огромный стресс, убийственный. Как оказалось, справиться с этим человеческая психика почти не в состоянии. Люди ведь так привыкают к тому, что тащат. Оказавшись без ноши, они чувствуют себя беспомощными и голыми, не замечая того, что творится вокруг. И больше ни о чем не могут думать. Это сродни ломки у наркоманов. Только во сто крат болезненнее.
- Тогда почему ты даешь им срок?
- Срок? – искренне удивляется Коротышка Лью.
- Ты же отмеряешь им жизнь. Почему максимум семь дней? Боишься вести опыт до конца? Хочешь его контролировать?
Коротышка Лью вновь гортанно смеется. Сейчас он действительно похож на «Пака», которым никогда не был.
- Срок!.. Да нет никакого срока, Соломон! В чем бы тогда был смысл моего эксперимента? Нейро-бомба ведь программируется на любое событие, на любую психическую реакцию, а не по календарю. У моих нейро-бомб специальная настройка. Они срабатывают тогда, когда человек окончательно опускает руки. Свыкается с мыслью о том, что без нейро-софта он мусор, калека, беспомощное животное. Теряет себя. Отказывается от жизни, превращаясь в бездумное растение. Это означает, что эксперимент заканчивается, ведь дальше проводить его бессмысленно. И нейро-бомба прибирает за меня использованные реактивы. У каждого свой срок, знаешь ли. И каждый его определяет сам. Три дня, неделя, месяц, год… Каждый сам заводит свои часы, понял?
- И как долго обычно живут?
Коротышка Лью уклончиво разводит руками.
- Да по-разному. Крепкие – по нескольку лет. Кто послабее, ломается через тря дня. Как тот… Эмпирей Тодд. И многие другие. Люди так привыкают ко лжи, что их нервная система перестраивается на высшем уровне. Ложь встраивается в их метаболизм и в их нейроны. Без лжи они уже не могут существовать. Они просто не умеют быть собой. Они уже не люди, лишь вешалки для костюмов.
- Но я еще человек? – зачем-то спрашивает Соломон.
Коротышка Лью глядит на него со своей обычной лягушачьей усмешкой, печальной и некрасивой.
- Возможно. Мне откуда знать? На этот вопрос тебе придется ответить самому себе. И, может быть, отвечать еще множество раз до конца своих дней.
- Я найду тебя, - говорит Соломон и с удивлением замечает, насколько безразлично звучит его голос, - В Фуджитсу или где-то еще. И уничтожу. За все то, что ты сделал. За меня. За них.
Город Серого Камня темнеет на глазах. Ночь заполняет его, стирая промежутки между домами, стирая улицы, перекрестки и замершие автомобили. Бесконечная игра света и тени, начала и конца, дня и ночи. Соломон как загипнотизированный наблюдает за тем, как стираются границы между камнем и небом.
- Иногда я думаю, что Прометей был мерзавцем, - неожиданно говорит Коротышка Лью, - он принес людям огонь, а вместе с ним и свет. Не подумав о том, что свет разгонит тени внутри пещер. А человеку иногда тень важнее света. Прометея наказали не за его дерзость, а за его глупость. Возможно, когда-нибудь ты накажешь меня. Возможно.
Они молчат. Соломон смотрит на сгущающиеся сумерки, растворяющие в себе город. Коротышка Лью смотрит на что-то еще. Но когда Соломон поворачивается, чтобы задать еще один вопрос, он обнаруживает, что стоит в одиночестве. Возле него никого нет, лишь разрушенный остов старого кинотеатра. Но он понимает, что в этом нет ничего страшного. В эту минуту он понимает еще многое.
Соломон делает первый шаг, оставляя кинотеатр за спиной. Он чувствует необычайную легкость. Он углубляется в город и идет по треснувшему асфальту между остывающих каменных глыб. Он пока еще видит свою тень – та послушно идет рядом, повторяя его движения. Она искажена, как все тени, у нее нечеловеческие пропорции, но она следует за ним до тех пор, пока накатывающие волнами сумерки не начинают растворять и ее. В следующий раз, когда он бросает взгляд вниз, тени уже нет.
Но Соломон по привычке улыбается ей, прежде чем исчезает в темноте сам.
Примечания
1
Уильям Блейк, английский поэт
