Горбачев понимал, что его требование ограничить СОИ исследованиями в лабораториях может стать препятствием для заключения договора. Еще в феврале в разговоре с помощниками он размышлял вслух – “а не пора ли перестать бояться СОИ?”. Он опасался, что американцы действительно хотят, чтобы Москва придумала свой аналог СОИ – в надежде, что эта техническая задача окажется СССР не по зубам, но успеет навредить советской экономике. Но ученые из числа его советников сообщили ему, что Москва может “уничтожить или нейтрализовать” СОИ, затратив на это в десять раз меньше средств, чем тратит Вашингтон[1005]. Если все остальное потерпит неудачу, СССР может просто создать и развернуть достаточное количество наступательных ракет и боеголовок, чтобы сокрушить любую американскую защиту.
Почему же тогда Горбачев так зациклился на СОИ? По словам Добрынина – из-за давления со стороны “нашего военно-промышленного комплекса”. Однако много лет спустя два ведущих представителя этого самого комплекса особо отмечали, что СОИ вовсе не беспокоила их так, как, похоже, беспокоила Горбачева. Вот что говорил бывший председатель КГБ Владимир Крючков: “Мы пришли к выводу, что СОИ неосуществима и что США блефуют”. Олег Бакланов, отвечавший в 1986 году за атомную энергетику, вспоминал, что “на заседаниях совета обороны никто не выражал большой тревоги”[1006]. Зато Роальд Сагдеев, тогдашний директор Института космических исследований АН СССР, вспоминал, что советские военные теоретики рассматривали “наихудший сценарий”, при котором “истинной целью СОИ являлось размещение в космосе водородных бомб, замаскированных под безобидные аппараты СОИ”[1007]. Хватало ли Горбачеву смелости противостоять таким параноидальным идеям в октябре 1986 года? Пугала ли его техническая мощь Америки? Впрочем, ход его мыслей не столь важен: главное, что он выступал за отмену СОИ так же решительно, как Рейган ей противился. И, несмотря на это, в Рейкьявике они оба максимально приблизились к самому поразительному соглашению, какое только можно себе представить: они договорились ликвидировать все ядерное оружие в течение ближайших десяти лет.
Саммит проводился в гостевом доме Хёвди – небольшом, квадратном в плане двухэтажном здании на берегу бухты. Первое заседание началось в 10:40 утра в небольшом зале на первом этаже. За окном было сыро и ветрено. Оба лидера уселись в коричневые кожаные кресла по разные стороны маленького стола, за которым едва умещались они сами, их переводчики и стенографисты. Когда в середине совещания к ним присоединились Шульц и Шеварднадзе, министрам иностранных дел пришлось расположиться по диагонали друг от друга, но поближе к своим шефам, чтобы можно было шептаться с ними или передавать записки. Стол стоял возле длинного горизонтального окна, сквозь которое виднелись бурные серые воды. На противоположной стене висела картина, изображавшая очень похожий пейзаж: волны, набегающие на берег. Советники обоих лидеров работали в столь же тесных помещениях на втором этаже. Каждой из сторон отвели по маленькой комнатке: американцам – слева от лестницы, русским – справа, а еще одна комнатка, посередине, предназначалась для общих встреч. В какой-то момент на следующий день американская делегация была вынуждена спешно набрасывать проект важного предложения на доске, положенной поверх ванны. Советский и американский технический персонал разместился в полуподвальном этаже, оказавшись в такой близости, что сердца сотрудников КГБ и ФБР, вероятно, таяли и леденели одновременно. В свободное от заседаний время Рейган находился в резиденции посла США в Рейкьявике, а Горбачев со своими советниками – на борту советского корабля, пришвартованного в гавани.
Оба лидера поначалу держались осторожно, ни одному не хотелось показаться слишком нетерпеливым. Рейган надеялся, что саммит “непременно станет залогом того, что их следующая встреча окажется плодотворной”. Уже то, что они здесь встречаются, сказал Горбачев, свидетельствует о том, что “сотрудничество” между двумя странами “продолжается”. Впрочем, почти немедленно они заговорили о запрете ядерного оружия. “Мир без ядерных ракет”, – так выразился Рейган. “Полная ликвидация ядерного оружия”, – такую формулировку выдвинул Горбачев.
Когда Шульц вошел в зал, Горбачев показался ему “энергичным, нетерпеливым и уверенным. Судя по его виду, именно он определял повестку дня и отвечал за ход встречи”, а Рейган выглядел “расслабленным, обезоруживающе-задумчивым и непринужденным”[1008]. Горбачев настаивал на том, что его готовность сократить количество советских ракет большой мощности – это “уступка”, что отказ от требования сократить число британских и французских ракет – важный шаг, и что его предложение по СОИ – “компромисс, учитывающий подход США”. Рейган заметил, что советский способ вести переговоры “внушает надежды”, но вскоре уже снова принялся уподоблять СОИ противогазам и беспечно обещать, что ее плодами смогут воспользоваться обе стороны[1009].
После того первого заседания вся американская команда собралась в посольстве США, под маленьким, надежным, звуконепроницаемым куполом, неуязвимым для подслушивающих устройств. “Всех удивило”, вспоминал Шульц, что Горбачев “рассыпает дары у наших ног”. Опытный переговорщик по вопросам вооружений Пол Нитце, известный своей привычкой ставить под сомнение советские мотивы, добавил: “Это лучшее советское предложение, какое нам поступало за последние двадцать пять лет”. Рейган поглядел на прозрачные стены, пол и сводчатый потолок (все вместе напоминало пузырь) и спросил: “Интересно, если сюда налить воду, здесь можно держать золотых рыбок?” [1010]
После перерыва Рейган начал новое заседание с того, что похвалил горбачевскую готовность идти на уступки. Однако его ответ на высказанную Горбачевым “озабоченность” был просто смешон. Если советский лидер опасается, что СОИ может быть использована для нападения на Советский Союз, то он, Рейган, “заверяет” Горбачева, что “она разрабатывается не для этой цели”. Горбачев, очевидно, боится, что США нанесут первый удар, а затем воспользуются новой системой защиты, чтобы помешать ответному удару. Что ж, “мы неспособны на это,
