Горбачев казался идеальным “советским гражданином”, и это помогло ему подняться на самый верх. Такие важные деятели, как Андропов, Кулаков, Суслов, Косыгин и даже Брежнев (насколько он еще понимал происходящее), видели, что страна погрязает в цинизме и коррупции, и горячо приветствовали нового партийного лидера – молодого, энергичного и образованного идеалиста, все еще свято верившего в коммунистические принципы. Горбачеву удалось скрыть, что коммунизм в его понимании не подразумевал укрепление привычного им сталинизма. Он мечтал построить “коммунизм с человеческим лицом” – то, что его друг по МГУ Зденек Млынарж пытался сделать в ходе Пражской весны.
Каким образом Горбачеву удавалось хранить веру в свои идеалы все те тридцать лет, что он продвигался вверх по партийной лестнице? Дело в том, что за годы испытаний он выработал уникальное сочетание качеств, которое журнальный редактор и критик Игорь Виноградов описывает так: “…при всей привычке к политиканскому актерству, способность к движениям искренним и даже простодушным, и неумение совсем уж бессовестно лгать и отпихивать от себя преданных ему людей, и повышенная вера в убеждение словом, питавшая его неуемную говорливость”[2285]. Все эти качества можно считать сильными сторонами характера Горбачева, однако его соотечественники видели в них слабость, поскольку издавна признаком сильного лидера в России являлось умение править “твердой рукой”.
Горбачев часто признавался Александру Яковлеву и Анатолию Черняеву, что готов пойти очень далеко, и в конце концов он полностью отказался от коммунистических идей. Однако начал он с установления гласности и частичных экономических реформ – давали знать о себе его первоначальные сомнения, святая вера в необходимость поступательных преобразований и страх перед опасными соратниками по Политбюро. Только когда реформы заглохли, а гласность усилила недовольство консервативной оппозиции, он взял курс на полномасштабную демократизацию страны, настроив против себя своих прежних кремлевских сторонников. Однако затем он вынудил их согласиться с его более радикальной программой, хотя и не без помощи партийной дисциплины. Горбачев попытался договориться и с демократами, но лишился их поддержки, когда оказалось, что их взгляды слишком радикальны для него.
В 1985 году, когда он возглавил страну с тогда еще посттоталитарным режимом, в его руках оказалось столько власти, сколько никогда не было ни у одного западного лидера. Однако вместе с властью пришла и ответственность – Горбачеву было необходимо решить ряд внутренних и внешних проблем, с которыми ни один западный лидер никогда не сталкивался. Американский историк Джереми Сури писал: “Обширные должностные обязанности и нарастающий темп развития событий приводят к тому, что современный президент постоянно находится под давлением, будучи вынужденным своевременно реагировать на происходящее”, в результате чего “у президента просто не хватает ресурсов, чтобы удовлетворить внутренние и внешние запросы”. Одновременно с решением задач, возложенных на него высоким постом, Горбачев пытался переформатировать советскую систему и перекроить всю мировую политику. Неудивительно, что ему не удалось реализовать все свои планы[2286].
До самого конца Горбачев настаивал на своей вере в социализм и на том, что в основе его должна лежать демократия. Однако попытка построить социализм путем демократизации советской модели привела к ее уничтожению. В этом смысле Горбачев помог похоронить СССР ради того, чтобы советский режим стал уважаем во всем мире и вернулся к идеалам, на которые, по его мнению, изначально опирался.
Он пренебрегал разработкой программы или подробного плана действий, поскольку видел в этом то жесткое планирование, что навязали стране большевики. При этом коммунистический опыт научил его верить тому, что общество можно кардинально преобразовать практически в одночасье. Ярый противник большевистских методов социальной инженерии, Горбачев пытался провести свою антибольшевистскую революцию путем мирной и плавной трансформации. Он верил в советских людей и позволил им взять контроль в свои руки, предполагая, что избранные народом представители сами организуют демократические органы власти на местах. Однако оказалось, что они не знали, как это делается, и перестали ему доверять.
Горбачев был превосходным тактиком. С самого начала он был уверен, что наибольшую опасность для него представляют сторонники жесткой линии, которые свергли Хрущева, поэтому он изо всех сил старался заручиться их поддержкой и, по мнению демократов, порой заходил в этом слишком далеко. Без применения силовых методов, только путем голосования Горбачев лишил компартию монополии на власть – подобной политической ловкости его научили годы в партаппарате. Однако Борис Ельцин, в котором Горбачев видел лишь непредсказуемого и неуправляемого подчиненного, лучше него был приспособлен к новой политической игре – раздаче популистских обещаний. Горбачев популизм высмеивал, а Ельцин за счет него победил на выборах. Ирония заключалась также в том, что Ельцин сыграл на контрасте, противопоставив свой образ жесткого, решительного и авторитарного царя мягкому и многословному Горбачеву, постоянно находящегося в поисках консенсуса.
Жесткие и хладнокровные лидеры часто считают, что мораль и политика несовместимы. Однако в управлении страной Горбачев часто опирался на свои нравственные принципы. Делает ли это его идеалистом, а его мечты – утопией? И да, и нет. Он без единого выстрела распустил социалистическую восточноевропейскую империю и позволил объединенной Германии остаться в НАТО – дома эти шаги считали противоречащими интересам СССР. Горбачев же полагал, что его стране необходимо совсем другое: он мечтал о строительстве “общеевропейского дома”, где жили бы свободные европейские народы, и об установлении нового мирового порядка, основанного, насколько это возможно, на отказе от насилия. Как западные “реалисты”, так и российские критики Горбачева считают, что эти стремления были обречены, однако мир мог бы стать лучше, если бы тогда все послушали последнего генсека. Владимир Путин обвинил Запад в расширении НАТО до российских границ и оправдал этим вторжение России в Грузию и Украину. Случилось бы это, если бы Запад последовал призыву Горбачева и вместе с Россией выстроил единую общеевропейскую систему безопасности? Не будем отрицать, что Путин – или другой российский лидер – мог бы найти иные причины объявить себя жертвой и проявить агрессию, независимо от политики Запада. Однако то, что “реалисты” считали и продолжают считать утопией, могло быть нашим последним шансом, и мы его упустили[2287].
Неужели политики не
