— Верно. — Хотя и не в моем случае. — Кроме того, когда я действительно слушаю, с моей краткосрочной памятью все нормально.
— А каково это...
— Что именно?
Он колеблется:
— Прости. Забудь.
— Ну, вот, ты опять!..
— Ох, извини, я... — Он выглядит таким удрученным, что я прощаю его.
— Да шучу я. Давай. Спрашивай, что хотел. Я не возражаю.
— Каково это — не иметь воспоминаний?
— Ну, поначалу прекрасно, потому что ничего другого ты и не знаешь. И все в больнице такие же, как и ты.
— А потом?
Я хмурюсь.
— Когда я выписалась, стало похуже. Мне хотелось знать то, что я знать не могла. И очень хочется заполнить чем-то память, потому что слишком много пустоты. А потом уже не можешь отличить реальность от фантазии.
— Большинство Зачищенных выглядят вполне счастливыми.
Я смеюсь.
— Это верно. Над нашим стойким счастьем вечно подшучивают, разве ты не знал? Плюс тебе вольно-невольно нужно оставаться счастливым, чтобы твой «Лево» не жужжал и не вырубал тебя все время.
— Быть счастливым и ничего не помнить — звучит заманчиво, — тихо говорит Кэм. Думает о своем отце? Я откидываюсь назад, размышляю. Я была бы счастливее, если бы не помнила ничего из прошлого. Если бы не была одержима Люси и ее сломанными пальцами. Если бы воспоминания Рейн никогда не возвращались. Но тогда бы лордеры победили.
— Понимаешь, если ты притворяешься счастливым, чтобы поддерживать хороший уровень, то уже больше не знаешь, что чувствуешь. Все кажется ненастоящим. Бывают вещи, которые было бы лучше забыть. И все равно, это так ужасно — не помнить те моменты, которые я хочу помнить!
Для того, кто так много болтает, Кэм на удивление хороший слушатель. Есть в нем нечто такое, что вызывает у меня желание рассказать ему все.
— Зато как здорово, что в школе есть выходной в честь твоего недуга, — ухмыляется он.
— Ты это о чем?
— Шутишь или правда не помнишь?
Я нацеливаю кулак ему в плечо, и он отскакивает.
— Ну, говори уже!
— Завтра нет уроков. День Памяти.
Этому посвящено специальное собрание нашей подгруппы. Мы заходим, рассаживаемся. Наш классный руководитель оглядывает нас.
— Кто-нибудь может сказать мне, почему завтра в школе выходной?
— День Памяти, — выкрикивают несколько голосов.
— Но что мы вспоминаем? И кого?
Несколько минут он объясняет первоначальное значение этого праздника: вспомнить тех, кто сражался и умер за нашу страну в войнах настолько давних, что почти никто из ныне живущих их не помнит. Цифры впечатляющие. Жителей в Соединенном Королевстве тогда было гораздо больше, но все равно.
— А что еще мы вспоминаем? — спрашивает он, но на этот раз не ждет ответа. Выключает свет, и начинается фильм. По экрану бегут страшные кадры. Обезумевшая, неуправляемая толпа, крушащая все на своем пути. Студенческие бунты двадцатых. Разбитые окна, разграбленные магазины, пылающие пожары. Какая-то девочка по моложе меня, которую тащит банда юнцов в капюшонах, пронзительно кричит, и хотя больше ничего не показано, нетрудно догадаться, что происходит дальше. Старика валят на землю и топчут ногами. Ребенка вырывают из рук матери.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть всего этого. Яркая вспышка воспоминания: Нико. Он показывал нам этот же фильм, я помню. Потом показал еще один.
«Кто правит, тот и меняет историю по своему усмотрению». Вот что он тогда сказал. Лордеры собрали все имевшиеся в их распоряжении доказательства о неуправляемых бунтах и погромах, слепили их вместе и сделали их просмотр обязательным для населения. Они не показывали версию Нико, где лордеры — или полиция, как их называли, — избивают студентов, многих ранят и даже убивают, а изображают все так, словно во всем виноваты бунтовщики.
Конечно, студенты были отнюдь не пай- мальчиками. Они устраивали погромы и беспорядки, и многие заслуживали наказания за участие в этом. К тому же к ним присоединились преступники и бандиты, которые грабили и убивали. Но другая сторона действовала не менее жестоко.
Я задаюсь вопросом: если «Свободное Королевство» добьется успеха, а лордеры потерпят поражение, как будет переписана история? Прежде всего их перестанут называть антиправительственными террористами, для всех они станут «Свободным Королевством». Гораздо более приемлемое название, без такого пугающего добавления, как террористы.
Сквозь веки я чувствую, что свет снова загорается, и открываю глаза. Все сидят притихшие, ошеломленные такой жестокостью и насилием, хотя, должно быть, подобное показывают каждый год.
Всего через несколько недель, 26 ноября, День Памяти Армстронга; в этом году исполняется четверть века со дня смерти первого премьер-министра лордеров и его жены. Маминых родителей. Их убили по дороге в загородный дом в Чекерсе, куда они ехали отпраздновать пятую годовщину нахождения у власти. Лордеры правят уже тридцать лет.
Учитель рассказывает нам о запланированных празднествах. Празднествах правительства лордеров, которое ломает и уничтожает людские умы и души.
«Какая ирония!» — думаю я, когда выхожу из школы, чтобы встретиться с Эми и Джаззом и поехать домой. Лордеры говорят: помните тех, кто погиб, защищая страну от самой себя тридцать лет тому назад. Однако сейчас уже сами они похищают людей, делают все, чтобы людей этих забыли, чтобы никто не задавал неудобных вопросов. Крадут воспоминания, как украли их у меня.
Чтобы мы не помнили.
— Ты сегодня какая-то притихшая, — замечает Джазз, поглядывая на меня в зеркало, когда мы въезжаем в пригород.
— У меня все отлично.
Джазз и Эми целуются на прощанье, а я захожу в дом. Эми мчится быстренько переодеться, а я тем временем делаю чашечку чая и протягиваю ей, когда она спускается вниз.
— Спасибо, Кайла. Ты уверена, что все в порядке?
— Да, все в полном порядке. Беги. — И она уносится на работу, в хирургию.
Но в
