– И что получается? – выпалил Андрей. – Выхода нет? Теперь смириться и дожидаться, пока она сожрет нас?
– Знаешь, в какой-то степени это было бы вполне логичным финалом. Раз мы не можем жить в нормальном мире, а только ищем способы, как в очередной раз все испортить, быть может, мир Бездны – лучшее место для такого существа, как человек.
– Видел я этот мир! Спасибо, не нужно!
– Полегче, – успокоил Смолин. – Я ведь не спорю. Если бы я думал иначе, то вряд ли бы сидел здесь. Но посмотри сам. Бездна – это отражение нашего мира. Кривое, жуткое, страшное отражение всего самого худшего. А чего мы хотели? Я скажу банальные вещи, но от этого они не станут менее страшными.
Войны, жестокость, нетерпимость друг к другу. Вокруг столько людей, которые рады подохнуть ради великой цели, захватив по пути как можно больше врагов, но на эту цель и врагов им должен кто-то указать. Сторонники разных религий, государства, соседи по коммуналке… Все враждуют! Мы же, как одичалые собаки, готовые перегрызть друг другу глотки! Не хотим мы ничего понимать, а слово «любовь» вертим и крутим, как нам удобно. А слово-то простое! Объяснить, что такое любовь, можно даже маленькому ребенку, но мы ищем оправдание жестокости и начинаем выкручиваться, пытаясь объяснить ему, почему хорошо убить того дядю, а вот эту тетю горячо любить. Как мы можем понять, что есть Бездна? Если мы даже не видим связи с тем, что происходит вокруг и почему на свет появляются такие гады, как Москарев, или подросток, расчленяющий животных, или какой-нибудь мальчишка в бедной стране, с малых лет умеющий убивать. Да мы же сами лепим их! Бездна – тот же ребенок, которого мы вырастили моральным уродом, и теперь обязаны за это ответить. Но мы не хотим. Я не хочу, ты не хочешь. Мы боимся. Потому что этот урок будет для нас последним – уже ничего нельзя будет изменить.
Андрей молчал.
– Прости за это, – прошептал Смолин. – Я слишком долго тут.
– Хорошо, – ответил Андрей. – Скажите, откуда появилась секта?
– Она сама создала ее. Несмотря на то что за время своей жизни тут она накопила уйму информации и выстроила сложный план, серьезно влиять на наш мир она не могла. Вот потому ей и пришлось организовать собственный культ.
– И что с ним теперь?
– Он стал ей не нужен. Полагаю, что остались отдельные личности, которые продолжают во все это верить, например тот же Москарев, но как я уже сказал, Бездне все эти служения и молитвы не нужны. Вот поэтому я и говорю, что для ее прихода количество жертв, возможно, не имеет никакого значения.
Теперь пришла очередь Андрея подняться и кружить по комнате. Его трясло от непонимания и чувства собственной беспомощности.
– Но откуда-то это число взялось, – сказал Андрей. – Почему же за столько времени сектанты так плохо старались? Если верить числам, что наносил Москарев, всего триста тринадцать.
– В определенный момент что-то пошло не так – она уснула.
– Где-то я это уже слышал.
– Правда?
– Матери сон верни…
Смолин удивленно посмотрел на Андрея.
– Что это?
– Разве не узнаете? Я думал, это ваше послание.
– Впервые слышу.
Андрей уселся на стул. Воздух в комнате был спертый, похожий на тот, который он вдыхал, находясь в подземелье перед встречей с Антоном Михайловичем.
– Ваш дневник. Вы делали с него копии?
– Никогда. Я отдал свой дневник Антону перед тем, как уйти сюда. Как я понимаю, он тебе его и передал. Почему ты спрашиваешь?
– Вы действительно далеко не все отсюда видите, – ответил Андрей. – Ваш дневник мне отдала Лиза, а после Антон Михайлович тоже отдал мне его. В целом они идентичны, но есть некоторые важные отличия.
– Как такое возможно? – удивился Смолин. – Это электронная копия?
Андрей покачал головой.
– В том-то и дело, что нет. Оба дневника написаны одной рукой. Вот только в той версии, что дала мне ваша дочь, есть множество странных пометок: числа и записи, сделанные разными цветами, и как раз именно в этой копии и вписано число триста двадцать. Сначала я не понимал, что все это значит, пока почти случайно не наткнулся на книгу Киплинга в личной библиотеке Антона Михайловича.
Смолин схватился за голову.
– Вы же любите Киплинга?
– Да-да. Но я все равно не могу понять, как это возможно. Как вообще у Лизы появился мой дневник?
– Если вкратце, то согласно этим пометкам в дневнике и книге, в которой тоже нашлись пометки, я смог расшифровать послание, звучащее так: «Матери сон верни. Ради нее на что ты готов? Пусть этот путь закончится там же, где и начался. Ты обрети покой в своей душе. Остановиться может не каждый. Проклятие рода и вина на ней? Смерть – спасение. Прощение – смерть».
Смолин долго сидел, держась за голову и обдумывая услышанное.
– Да, я тоже до сих пор ломаю голову над этим, – ответил Андрей. – Я потому и думал, что это ваше послание. Ведь и записка от вас была написана красной ручкой на листке и тоже содержала загадку.
– Моя записка?! – Смолин непонимающе посмотрел на Андрея, затем сощурил глаза и как-то с подозрением посмотрел на него, будто пытаясь понять: не дурит ли он его?
– Значит, и записку не вы прислали?
– Какую записку?
– Ту самую, которая и помогла мне попасть сюда, – ответил Андрей. – Цитата из Киплинга. «Баллада о Востоке и Западе»! – Он скороговоркой повторил нужный отрывок.
– Погоди, – Смолин замахал руками и поднялся со стула. – Давай сначала. Ты нашел эту записку, получил от Лизы измененную версию моего дневника, и все это помогло тебе расшифровать послание…
– Об этом я и говорю! – перебил Андрей. – Как еще я мог сюда попасть, по-вашему?
Смолин пожал плечами.
– Знаешь, – сказал он. – Я почувствовал, что ты идешь сюда. Я чувствовал и твое присутствие в квартире, но я думал, ты догадался из-за портрета.
– Догадался, но не сразу, а если бы не было записки и дневника, то черт его знает, где бы я вообще был сейчас. Хотя теперь понимаю, что, видимо, зря старался: вы и сами знаете немногим больше моего. По крайней мере, я не вижу, чем вы можете мне помочь.
– Могу, – прошептал Смолин и уселся на стул. – Но тебе это не понравится.
Максим Анатольевич.Отец Андрея. Запись № 4– Максим Анатольевич, думаю, это наша последняя встреча. Завтра я возвращаюсь в Петербург. Хотел бы задать вам несколько вопросов, которые все еще волнуют меня.
– Конечно.
– Как вы уже говорили, Андрей впал в то состояние, в котором находится, спустя два дня после приезда. Вы можете вспомнить что-то важное из тех дней, пока он находился в нормальном состоянии. Возможно, он что-то рассказывал, упоминал какие-то имена, события?
(Долгое молчание.)
(Вздох.)
– В основном он рассказывал что-то о работе,
