Выть хотелось отчаянно. Запах дома, лесной и теплый, бил в нос, рождая такую тоску, что зверь в Демьяне метался, как угодивший в капкан. Того и гляди бросится на прутья и рассечет о них грудь. Лишь бы выбраться наружу.
Дема и сам не мог понять, куда его так тянет. То ли обратно в город, к ставшим ненужными лекциям и диплому, или напротив — в лес. Ухающий, скулящий, шепчущийся во тьме живым доказательством их с Демьяном родства.
— Демочка… — Слабый голос, такой созвучный с другим, с Катиным, заставил его вздрогнуть.
Он медленно поднял голову и увидел перед собой Феклу. Сестрицу свою любимую. Спасенную великим чудом. Бледная в синеву, с лихорадочным блеском в глазах, она кусала рыжую косу и тянула к Демьяну тонкие пальчики.
— Де-ема-а-а… — позвала она еще раз и пошатнулась.
Они встретились взглядами. И целый миг Демьяну казалось, что сестра пришла в себя. Что она видит его, что понимает, кто он, а зло, терзающее ее тело и дух, отступило. Сдалось. Но миг прошел, ниточка, протянувшаяся было между ними, лопнула, и Фекла отвела глаза. Теперь она смотрела куда-то в сторону, через плечо брата, в темноту угла.
Демьян оглянулся, зная, что не увидит ничего особенного. Но Фекла затряслась, выронила из зубов кисточку косы, сделала робкий шажок назад и начала плакать. Первой к ней подскочила Стешка, схватила сестру за руку, притянула к себе, запричитала, раскачиваясь:
— Ну-ну, милая, ну… Тш-ш-ш… Дурное в окошко, сладкое в лукошко, да? Дитятко мое… Тш-ш-ш…
Фекла забилась в ее руках, но почти сразу обмякла, силы вытекли из нее, оставив полой. Совершенно пустой. Когда к застывшим сестрам приковыляла тетка Глаша, Демьян отвернулся. Невыносимо было смотреть на то, как потерянно озирается Фекла, а ниточка слюны тянется от полных губ к мягкому подбородку, пока Стеша не вытрет ее уверенным взмахом платка.
Так и сидел в молчании за столом, пока женщины не вышли из комнаты. Только тогда Демьян позволил себе пошевелиться, кинуть взгляд на брата. За шесть лет, что он не видел Лежку, из тихого мальчугана тот вырос в тонкого, будто тростинка, юношу с длинными темно-русыми волосами. Но глаза остались те же, точь-в-точь такие же, прозрачные, чуть серые, смотрящие на мир откуда-то издали. С другой стороны. Тревожные это были глаза.
— Ты как вообще? — спросил Демьян, чувствуя, каким деревянным делает его глупая неловкость.
— Ничего, держусь, — еле слышно ответил Олег, помолчал и добавил: — Папу только… жалко.
Он единственный называл Батюшку так. Не отцом даже — папой. Прямо как Катерина, прочитавшая телеграмму. Демьян подавил смешок.
— Такая жизнь, что теперь… Прорвемся. — Слова поддержки давались нелегко, он никогда не умел сочувствовать общему горю.
Лежка кивнул, только волосы закачались.
— Я спрошу?
— Спрашивай. — Ничего хорошего Дема не ожидал.
— Ты теперь будешь Хозяином?
Лежка всегда умел задавать вопросы в лоб. Все в его мире было легко и просто. Там можно было произнести, вместить в слова и просто выговорить, как ни в чем не бывало, любую боль. Демьян открыл рот, чтобы что-то сказать, но не сумел найти ответа.
— Прости, — поспешно проговорил Лежка. — Не время сейчас… Папа ведь… Папа…
Папа лежал сейчас на абсолютно круглой, будто циркулем очерченной поляне. Место силы. Место суда и просьб. Место вопросов, а иногда и ответов. Лобное место. Туда несли новорожденных и родившихся мертвыми. Туда Демьян на своих руках отнес Поляшу… Полечку… Пелагею. Воя и рыча, как зверь, плача, как ребенок. Но об этом нельзя вспоминать.
Туда отнесли и Батюшку. Чтобы лес принял его, простил и забрал, отдав все почести, причитающиеся Хозяину.
— Чтоб тебя волки драли семь дней и семь ночей, — прошептал Демьян, но тут же понял, что злобы больше нет.
Простит ли лес потерявшего силу, разум и жизнь Хозяина, это еще вопрос. Но сам Демьян его простил. Хотя, казалось, никогда такому не случиться.
— Шел бы ты спать, — пробурчал он, вставая на затекшие от долгого сидения ноги.
Олег тут же вскочил, подбираясь. Точно так они вскакивали, когда из-за стола поднимался Батюшка. Демьяна передернуло. Но он промолчал.
Правила леса Олег впитал с молоком матери. Двадцать лет прожил он под опекой сумасшедших теток и Батюшки. А теперь его мир покачнулся. Есть ли право рушить слабую башенку надежд, которые мальчик возлагал на него — нового Хозяина? Как объяснить брату, что Демьян лучше бы голым сел в улей, чем занял место отца во главе стола? Да и стоит ли? Если все и так предрешено.
Не чувствуя его смятения, Лежка шагнул вперед и наклонил голову.
— Благослови на сон.
И Демьян не смог отказать. Движением, изученным до ломоты в зубах, он положил ладонь на голову брата, замер, но губы сами проговорили нужные слова:
— Спи, дитя, лес укроет.
Олег шмыгнул носом, не поднимая лица, вытер его рукавом, кивнул и вышел из комнаты. А Демьян остался. Из этого капкана ему было не выбраться.
А теперь он шел через лес, бушующий недовольством, скрывающий свой страх перед гнилью, и сам боялся. Зверя, что затих внутри. Зверя, что рыщет кругом. А главное, зверя спящего — озера, бескрайнего и глубокого, дремлющего, а может, и мертвого, кто его разберет.
Когда-то очень давно Батюшка сумел растолкать его, сумел показать свою силу, сумел объяснить, что не озерный он Хозяин — лесной, и не будет беды, если озеро поспит еще немного. Может, лет сто или двести. Что ему эти лета? Что ему эти зимы? Спи себе, Великое, спи. Не нужна нам твоя мудрость, и память, спящая в тебе, нам тоже не нужна. Но Батюшки больше нет, а вместе с ним канули в небытие те договоры, что успел он заключить с этой землей за свой человечий век.
— Озеро еще спит, но неспокойно, Дема, — горячо шептала Аксинья, собирая его в дорогу. — А лес засыпает… Ему бы буйствовать, цвести, петь… А он уходит в гниль да дрему.
— А я что могу? — Демьян потянул лямку холщовой сумки и вспомнил, как
