раскаяние, покорно опустился перед ней на колени. Получив несколько крепких ударов нежной рукой принцессы, он был амнистирован и пожалован бутылкой сотерна[42].
Когда по окончании трапезы господа вместе, как каждый вечер, покидали дворец, Лесток взял графа под руку и посвятил его в свой план. Шувалов радостно одобрил его и в знак готовности на все протянул руку. Для начала следовало организовать встречу с глазу на глаз маленького лекаря с великой княжной, не привлекая при этом к себе излишнего внимания, ибо у Миниха еще оставались шпионы среди прислуги. Для этого коварный Шувалов изобрел верный способ. Когда в назначенный час Елизавета, облачившись в пленительное неглиже, нажала скрытую в драпировках кнопку, она была крайне озадачена, что вместо ожидаемого любовника в ее опочивальню проник Лесток.
– Что все это значит? – спросила она.
– Это, сударыня, значит, что вы со всех сторон окружены соглядатаями, – ответил французик, – поэтому мне пришлось воспользоваться шляпой, накидкой и ключом Шувалова, чтобы неузнанным пробраться к вам, ибо я должен сообщить вам нечто очень важное и безотлагательное.
– Отставка Миниха, – приступил он к изложению, – означает для вас первый шаг к трону...
– Вы же, Лесток, знаете, – перебила его живо Елизавета, – что я ничего не желаю слышать о политике.
– В данный момент это было бы крайне аполитично, – быстро нашелся Лесток. – Вы – красивая женщина, дочь Петра Великого, любимица солдат – имеете все шансы взойти на российский престол и утвердиться на нем. С горностаевой мантией на плечах вы сможете превратить свою волю в закон огромного государства, исполнить любое свое желание и благодаря своей несравненной красоте наслаждаться высшими радостями любви, все, что только может мечтать женщина получить от жизни, будет для вас исполнено как для монархини. Вы обретете счастье и величие. Ваше сердце открыто народу. Вы пойдете по стопам своего гениального отца и поведете Россию к новым победам, новым успехам на поприще прогресса, к более высокой ступени культуры и положите конец застою, уже несколько лет царящему во всех отношениях. Ваше имя будет золотыми буквами начертано на скрижалях истории. Неужели все это вас не воодушевляет, неужели все мы, кто от вас и только от вас ожидает лучшего будущего, в вас обманулись?
– Не стану лукавить, Лесток, – вздохнула Елизавета, – что охотно стала бы царствовать, но государственный переворот противен самому моему существу. Прежде всего, я никогда не хотела бы проливать кровь, и потом – каким опасностям я подвергаю себя, становясь во главе заговора?
– Да об этом и речи не может быть! – воскликнул Лесток. – Вы предоставите нам только свое имя. Все остальное мы за вас сделаем. Если наше предприятие удастся, то вы взойдете на трон, а в случае провала вы отречетесь от нас, пожертвуете нами, чтобы сохранить себя для своего народа.
– Нет, Лесток, я на такое пойти не могу, – ответила прекрасная княжна, – я смогла принести в жертву Бирона, но я не в состоянии видеть, как мои друзья расплачиваются за меня кровью.
– Но как быть, если другого выхода из создавшегося положения у вас нет? – буравя ее взглядом, молвил Лесток.
– Я вас не понимаю...
– Миних, благороднейший ваш противник, устранен, теперь поле боя свободно, – продолжал Лесток, – за нами никто не следит, никто не ожидает от нас какого-нибудь отважного предприятия. Сейчас нам успех обеспечен. Однако кто может поручиться за то, что такое счастливое стечение обстоятельств продлится достаточно долго? Навсегда ли соправительница в вас уверена?.. Нет! Почему вас хотели выдать замуж за персидского шаха? Чтобы удалить из России! Я знаю из достоверных источников, что совсем недавно Миних снова носился с мыслью упечь вас в какой-нибудь монастырь...
– Какая мерзость, – воскликнула Елизавета, – меня в монастырь!
– Да, и к тому же вдобавок не в мужской, – продолжал гнуть свою линию Лесток. – Падение Миниха на некоторое время расстроило этот замысел, но кто вам сказал, что им не воспользуется и, рано или поздно, все-таки не осуществит, скажем, Остерман, когда недовольство вокруг неуклонно нарастает, и ваше имя все снова и снова произносится как имя избавительницы?
– Пожалуй вы правы, Лесток, – пробормотала великая княжна, – я нахожусь под постоянной угрозой и многое отдала бы за то, чтобы освободиться от теперешнего двусмысленного положения.
– Для этого мы и протягиваем вам руку... – поспешил вставить французик.
– Кто конкретно?
– Я, Шувалов, Преображенская гвардия и Франция в лице своего посланника, маркиза де ля Шетарди, разве этих союзников недостаточно?
– В самом деле, – согласилась великая княжна, – однако при всем том главную ответственность я беру на себя. До сих пор моя совесть была чиста.
– Она такой и останется, мадам, – заверил Лесток, – предоставьте нам обо всем позаботиться.
– Невозможно, чтобы такой переворот обошелся без человеческих жертв, – воскликнула Елизавета.
– А я гарантирую вам, – молвил в ответ Лесток, – что революция, которая возведет вас на престол, будет такой же бескровной, как и та, которая свергла Бирона.
– Хорошо, при таких условиях я даю согласие, – сказала великая княжна.
– Наконец! Наконец-то! – крикнул Лесток, стремительно рухнул к ее ногам и принялся целовать ей руки. – Я знал, что быть такого не может, чтобы ваше великое сердце позволило заглушить себя мимолетным радостям; эту страну, которую вы любите, этот добрый народ, который с воодушевлением взирает на вас, который много ждет от вас, вы не можете оставить в нынешнем безотрадном состоянии, в руках корыстолюбивых чужаков с низкими помыслами. Благослови вас Господь за это возвышенное решение!
Уже той же ночью Лесток доложил французскому посланнику о желанном успехе.
10
Крещение на барабане
Вечером следующего дня Лесток тем же тайным путем, каким накануне сам попал к княжне, провел в ее опочивальню французского посла. Если до того времени Елизавета еще твердо не решила встать во главе отчаянного предприятия, то после разговора с де ля Шетарди она согласилась на это бесповоротно. И здесь она продолжала идти на поводу своего женского начала. Так ее убедили не столько доводы и неопровержимая диалектика находчивого и сладкоречивого французского государственного деятеля, сколько его личность. Маркиз был красив, элегантен и остроумен. Он понравился ей, и только по этой причине она благосклонно внимала его политическим предложениям. Она дала обещание, что став монархиней не выступит против Пруссии и Франции, а де ля Шетарди в свою очередь предоставлял в ее распоряжение свою помощь и необходимые для достижения трона суммы.
Непосредственно после того, как маркиз покинул ее, Елизавета собрала около себя своих приверженцев. Это были всего несколько совсем молодых людей, до сих пор не игравших ни политической, ни вообще сколько-нибудь заметной роли. Кроме Лестока и графа Ивана Шувалова в число собравшихся входили камергер Воронцов, Астроцкий, подпоручик гвардии Преображенского полка, и Николай Баттог, студент петербургской Академии художеств[43] и друг Астроцкого.
Великая княжна сняла с шеи большой усыпанный бриллиантами крест и призвала всех присутствующих присягнуть на нем в преданности, повиновении и, прежде всего, в неразглашении тайны. Затем, небрежно опершись полной рукой о край камина, она начала излагать свои виды на будущее.
– Я дочь Петра Великого, – в заключение своей речи сказала она, – мое право на русский престол в любом случае гораздо весомее права этих иноземцев: этого Ивана и его родителей. Я приняла решение не терпеть более того факта, что меня этого права лишают, я свергну нынешнее правительство, которое никто не любит, и на благо России и ее народа возьму бразды царствования в свои руки. Если при этом я рассчитываю на вашу поддержку, то происходит это из-за убеждения, что удачное воплощение в жизнь моего плана только облегчит мне возможность воздать каждому за проявленную мне преданность и щедро вознаградить вас за те опасности, которым вы подвергаете себя в служении мне. Итак, прошу объявить, хотите ли вы предоставить в мое распоряжение свои руки и даже самое жизнь.
– Я принадлежу вам, – воодушевленно воскликнул Шувалов.
– И я, и я... мы все, – раздалось из уст остальных.
