Убивший Линкольна Джон Уилкс Бут родился в 1839 году, а Ли Харви Освальд – в 1939-м. Линкольна застрелили в театре Форда, Кеннеди – в кабриолете «Линкольн» фирмы «Форд».
В Линкольна выстрелили в театре, и убийца спрятался на складе. Убийца Кеннеди стрелял из окна склада, после чего укрылся в театре. И Бута, и Освальда убили до начала судебного процесса.
Вишенкой на торте станет каламбур (пошловатый), который удачнее всего звучит на английском: за неделю до убийства Линкольн был «в» городе Монро, штат Мэриленд. А Кеннеди за неделю до убийства был «в» Мэрилин Монро.
2011Заговор о теории заговора
Массимо Полидоро[200], один из самых активных участников Итальянского комитета по контролю за сообщениями о паранормальных явлениях и автор журнала Query[201], опубликовал в издательстве Piemme исследование «Разоблачения. Книга о тайнах и заговорах» (2014), посвященное, как и многие другие его сочинения, всевозможным небылицам, наводнившим СМИ и головы людей, которых мы зачастую считаем вменяемыми. Полидоро наверняка рассчитывал, что такое заманчивое название привлечет любителей тайн во всем их многообразии, как раз про них писал Джон Чедвик[202], завершивший дешифровку критского линейного письма Б: «Желание раскрыть тайну является неотъемлемой составляющей человеческой природы: надежда на обладание тайным знанием, недоступным другому, способна взволновать даже наименее пытливые умы».
Безусловно, расшифровать древнюю письменность, когда-то игравшую значимую роль для целого народа, или вообразить, что американцы не были на Луне, что теракт 11 сентября организовал Буш или вообще евреи, что код да Винчи существует, – это не одно и то же. Полидоро обращается как раз к адептам второй секты, причем им движет не только жажда коммерческой наживы (вполне законная): начальные главки с их добродушным тоном усыпляют бдительность, однако к концу книги становится ясно, что заговор с целью убить Кеннеди, версии о смерти Гитлера, тайна Рен-ле-Шато, брак Иисуса с Магдалиной – не что иное, как досужие выдумки.
Почему небылицы столь популярны? Прежде всего потому, что они предлагают недоступное другим знание, а остальные причины Полидоро приводит, основываясь на знаменитом эссе Поппера о социальной теории заговоров. Цитирует он и Ричарда Хофштадтера[203], согласно которому страсть к заговорам следует интерпретировать через понятия психиатрии, применяемые к общественной мысли. Речь идет о двух проявлениях паранойи. Разница в том, что психический параноик чувствует себя жертвой всемирного заговора, а параноик социальный полагает, что оккультные силы преследуют ему подобных, его собственную нацию или религию. Социальный параноик, на мой взгляд, куда опаснее параноика психического, поскольку убежден, что его мании разделяют миллионы людей, и считает свои действия, направленные на раскрытие заговора, совершенно бескорыстными. Это объясняет многое из того, что происходит в наше время и что происходило ранее.
Полидоро цитирует в том числе Пазолини[204], который считал, что заговор лишает нас рассудка, освобождая от тяжкой необходимости соответствовать истине. Казалось бы, раз сегодня развелось столько сторонников конспирологических теорий, мы могли бы перестать обращать на них внимание: если кто-то считает, что американцы не высаживались на Луну, ему же хуже. Согласно последним исследованиям Дэниела Джолли и Карен Дуглас, «предпочтение сведений, поддерживающих конспирологические теории, сведениям, их опровергающим, снижает потенциальную политическую активность»[205]. В самом деле, если кто-то уверен, что миром исторически правят тайные общества и что члены Бильдербергского клуба[206] – иллюминаты, которые устанавливают новый мировой порядок, то он спрашивает себя: а что я могу сделать? Я сдаюсь – и бешусь. Поэтому любая теория заговора подсовывает коллективному воображению несуществующие опасности, тем самым отвлекая его от настоящих угроз. Как предположил однажды Хомский[207], наибольшую выгоду от россказней о пресловутых заговорах получают организации, являющиеся мишенью конспирологических теорий, – а это уже похоже на заговор о теории заговора. Иными словами, соглашаясь, что за падением башен-близнецов стоял Буш, жаждавший оправдать вторжение в Ирак, мы погружаемся в дебри бредовых выдумок и перестаем анализировать настоящие причины и методы вторжения Буша в Ирак, а также влияние неоконсерваторов на него и его политику.
Из чего можно было бы заключить, что слухи о заговоре Буша против башен-близнецов распространяет сам Буш. Но мы не до такой степени конспирологи.
2014Пер. Я. АрьковойО массмедиа
Радиовещательный гипноз
В одной из прошлых «картонок» я рассказывал о том, что чувствовал мальчик, который, прильнув вечерами во время войны к радиоприемнику, слушал песни или сообщения, передаваемые «Радио Лондона» партизанам. Все это запечатлелось в моей памяти и остается там ярким и волшебным воспоминанием. Сохранит ли современный подросток столь же глубокие воспоминания о новостях, посвященных войне в Персидском заливе или событиям в Косово?
Я задал себе этот вопрос на прошлой неделе, когда на фестивале Prix Italia[208] мы слушали отрывки из радиопередач последних семидесяти лет. Ответ нашелся в знаменитой теории Маршалла Маклюэна[209] (у которой, кстати, есть много предшественников, писавших о радио, от Брехта до Беньямина, от Башляра до Арнхейма[210]) о горячих и холодных средствах коммуникации. Горячее средство коммуникации затрагивает одно-единственное чувство и не оставляет пространства для взаимодействия: оно обладает гипнотической силой. Холодное средство коммуникации воздействует на различные каналы восприятия, но фрагментарно, оно вовлекает тебя в работу, заставляет достраивать, соединять, перерабатывать полученное. Так, по Маклюэну горячими являются публичная лекция и кино: ты просто сидишь и пассивно воспринимаешь, а холодными – теледебаты или вечернее телешоу. К горячим относится высококачественная фотография, к холодным – комиксы, схематично представляющие историю.
Когда в эфир стали выходить первые радиоспектакли, публике предлагалось слушать их в темноте. Я хорошо помню те вечера, когда шла еженедельная радиопостановка: свет в комнате был приглушен, отец сидел в кресле, прильнув к радиоприемнику, и слушал его два часа в абсолютной тишине. Я устраивался у него на коленях, и, хоть я мало что понимал в действии пьесы, это составляло определенный ритуал. Вот какова была сила радио.
Адорно[211] одним из первых высказал сожаление, что, слишком широко распространившаяся посредством радио, музыка лишилась своей, можно сказать, литургической функции и стала просто товаром. Но Адорно размышлял над тем, как портится вкус меломана, а не над тем, как музыка может повлиять на подростка. Я помню, с какой страстью я впитывал звуки, когда благодаря радио открыл для себя классическую музыку и, следуя советам журнала Radiocorriere, настраивался на те минуты, очень короткие, когда передавали польку Шопена или одну часть симфонии.
Осталось ли радио прежним и будет ли оно таким завтра? Радио все больше становится фоновым шумом, спектакли идут по телевизору, музыка скачивается из интернета. Радио утратило свою гипнотическую функцию для тех, кто слушает его
