Мистер Уотни подтвердил, что и сам придерживается в точности такой философии. Затем он спросил, как идут дела с тех пор как Оскар остался без партнера.
– Ну… не так чтобы совсем плохо. Я, знаете ли, теперь помолвлен. Ее зовут Норма. Просто помешана на велосипедах… В общем, учитывая все обстоятельства, дела совсем не плохие. Работать, конечно, больше приходится, зато я могу делать все по-своему, а это уже кое-что…
Мистер Уотни кивнул.
– Я смотрю, дамские велосипеды-то все еще делают, – заметил он. – Не пойму, зачем это, ведь почти все женщины носят брюки.
– Ну, не знаю, – пожал плечами Оскар. – Мне, например, такие нравятся. Вам не кажется, что велосипеды похожи на людей? Я имею в виду, что велосипед – единственная в мире машина, которая бывает мужской или женской. То есть дамской.
Мистер Уотни хихикнул и сказал – и в самом деле, об этом он раньше не задумывался.
Потом Оскар спросил – не желает ли мистер Уотни купить что-нибудь, то есть, разумеется, он в любом случае желанный посетитель…
– Вообще-то, я хотел посмотреть, что у вас есть. Скоро день рождения моего сынишки, и…
Оскар глубокомысленно кивнул.
– Вот, взгляните, – показал он. – Такого вы больше нигде не найдете. Это наш фирменный товар. Сочетает в себе лучшие черты французского гоночного и американской стандартной… модели. Но мы производим его прямо здесь, и он выпускается в трех вариантах – «детский», «подростковый» и «стандартный». Отличная модель, правда?
Мистер Уотни осмотрел велосипед и отвечал в том смысле, что да, похоже, это именно то, что надо.
– А кстати, – спросил он, – что с тем французским гоночным – ну, с красным, который тут у вас раньше стоял?
У Оскара дернулось лицо. Но потом оно стало спокойным и невинным, и он, наклонившись к клиенту, слегка толкнул его локтем.
– Ах, этот? – подмигнул он. – Старичок французик? А как же! Его я пустил на племя!
И они оба расхохотались и долго и весело смеялись, и рассказали друг другу еще несколько забавных случаев, и мистер Уотни приобрел велосипед для сына, и они выпили пивка и опять пошутили и посмеялись. И еще вспоминали: какое несчастье, бедняга Ферд, бедный старина Ферд – его, бедолагу, нашли в собственном гардеробе, с проволокой от разогнутых плечиков, туго обвившейся вокруг шеи.
© Перевод на русский язык, Вязников П.А., 1994
Филип Жозе Фармер
Плыви! Плыви!
Грузное свое тело монах Спаркс еле втиснул между переборкой и рацией. Он сидел совершенно неподвижно, лишь изредка постукивал указательным пальцем, стреляя глазами по сторонам. Палец лежал на ключе передатчика, а глаза, серо-голубые, как небо его родной Ирландии, воровато косились на открытую дверь радиорубки – наспех сколоченной на корме хибары, в которой он и согнулся в три погибели. Видно ему было немного: сумерки, сгустившиеся над палубой; фонарь, у которого, облокотившись о поручни, стояли два матроса; за их спинами качались на волнах темные силуэты «Ниньи» и «Пинты»[5], расцвеченные яркими огнями. Позади кораблей до самого горизонта простиралась гладь Атлантики. А из-за горизонта вставала красная луна, разбавляя черноту небес и океана кровавым мерцанием.
В тусклом свете лампочки с углеродной нитью накаливания, висевшей прямо над выбритой макушкой монаха, лоснилось его заплывшее жиром сосредоточенное лицо.
Светоносный эфир сегодня был забит помехами, но все же сквозь треск и хрип в наушники Спаркса прорывались бесконечные точки-тире, которые посылал радист Лас-Пальмаса, с Канарских островов.
– …ззззз… Значит ты уже успел наклюкаться хересом… хрр… прискорбно… жжжжж… старый ты рассохшийся винный бурдюк… ззз… да простит тебе Господь твои тяжкие…
– Слухов, новостей и сплетен – уйма!.. хр-хр-хр-ррр… Не клони голову, нечестивец, но прижми покрепче наушники… Говорят, что турки собираются… ззз… походом на австрияков. И что летающие колбасы, кои якобы висели над всеми столицами христианского мира, – суть проделки турок. Будто бы изобрел их некий ренегат-роджерианец, обращенный в мусульманскую веру… Я уверен, что сие полная… ззззз… Никто из нашей братии на такое не пойдет. Думаю, слухи распускают злонамеренные… ззз… из других орденов, дабы навлечь на нас дурную славу. Огорчительно, но многие им верят.
– А что говорит ваш Адмирал – долго еще, по его расчетам, плыть до Сипангу[6]?
– Не знаю… Ты лучше послушай последние новости. Савонарола[7] сегодня опять поносил флорентийскую знать, греческое искусство и литературу, а заодно и праведные эксперименты последователей святого Роджера Бэкона…[8]ззззз… Опасный человек. Явно сбился с пути истинного… Чует мое сердце, окончит он дни свои на том самом костре, коим пугает наших братьев…
– …хххх… Что я тебе сейчас расскажу – это просто сдохнуть можно… Значит так, два ирландских купца, некие Пат и Майк, гуляют себе по Гренаде, и вдруг какая-то красавица-сарацинка выплескивает на них с балкона полный горшок… зззз… А Пат задрал голову и… хр-хр-хр… Ничего себе, да?! Мне вчера сие брат Хуан поведал.
– PV… PV… Прием… PV… PV… Да знаю я, что подобные шуточки не для эфира, но нынче нас не пеленгуют… ззз… мне так кажется.
И эфир на некоторое время аж перекосило от сальных баек.
Потом брат Спаркс послал прощальные PV – Pax Vobiscum[9], отключил рацию, выдернул из гнезда наушники, сдвинул их, как положено предписаниями, вперед к вискам, и на четвереньках, исцарапав себе все брюхо трудом протиснулся в дверь.
Выбравшись на палубу, он направился к тихо беседующим мореплавателям. Большой фонарь вовсю горел над их головами, выхватывая из мрака ярко-рыжую шевелюру юного служки Сальседо, окладистую черную бороду толмача Торреса, а потом уже и розовый, гладко выбритый двойной подбородок подошедшего Спаркса и его пурпурную рясу монаха-роджерианца. Капюшон рясы служил Спарксу своеобразным ранцем: здесь хранились писчая бумага, перья, склянка чернил, миниатюрные отвертки и гаечные ключи, шифровальный блокнот, логарифмическая линейка и свод ангельских законов.
– Ну, что скажешь, старая шкура? – довольно развязно обратился к нему юный Сальседо. – Какие новости из Лас-Пальмаса?
– Ничего нового. Слишком много помех оттуда, – громыхнул басом монах, указывая на луну, оседлавшую горизонт. – Она сегодня красна и велика, аки мой почтенный нос!
Матросы рассмеялись, и Сальседо заметил:
– Луна-то к ночи станет поменьше и побледнее, отец мой. А вот твой хобот, похоже, напротив – будет расти и расцветать… – Тут Сальседо прервал свою речь и усмехнулся, увидев, как нос монаха дельфином нырнул в пучину его дыхания.
Вплотную приблизив физиономию
