— Э, нет, — решительно возразила я, — даже не думай! У нее молоко пропадет от твоих фокусов! Убирай сейчас же! Я не собираюсь ее расчленять даже понарошку!
— А кто, по-твоему, это должен делать?! Я? — в углу комнаты возник фантом, судя по всему, бывшей поварихи королевской семьи. Женщина, обладательница пышных форм и здорового румянца во всю щеку, сейчас смотрела строго, уперев руки в боки. — Я уже выросла из того возраста, милочка, когда картошку приходилось чистить мне! Я тебя для чего тут держу, как думаешь, а?
— Ты совсем уже страх потерял, как я погляжу? — тихо и монотонно осведомилась я.
Женщину в углу сменил сухопарый немолодой и уже лысеющий мужчина в форме клерка. Некогда клерк при дворе Эйлирии выглядел всегда расстроенным и активно жаловался на вселенскую несправедливость.
— Я им все! И день, и ночь на побегушках! Размус, принеси то, подай это! — явно изображая кого-то, кто не мог правильно выговаривать «р», распинался мужчина. — За меня напиши, за него отнеси! Вот только зарплату как платили 30 шилонов, так и платят! А, у меня стаж! А ты иди, такого как я, поищи на замену?! Да где там, — в отчаянье махнул мужчина рукой, — молодые разве будут так работать за гроши?
— Бедненький, — фыркнула я, усаживаясь в кресло напротив кровати Терезы, — дельное лучше что-нибудь предложи.
Когда посреди комнаты появились два совершенно очаровательных карапуза лет пяти, и один другому предложил во дворе зарыть «секрет», я поняла, что мой дом еще больший псих, чем я сама. Как это ни странно, от подобного открытия моя самооценка пошла вверх. Оказывается, я еще ничего, можно сказать, даже милая.
Невольно улыбнувшись приятному открытию, я потянулась даром к женщине, что теперь мерно посапывала у распахнутого окна. Девушка заворочалась, тяжело вздохнула и тут же резко открыла глаза и так же быстро села, нервно озираясь по сторонам. Но стоило ей заметить меня, как она тут же замерла.
— Что? — изогнув бровь, поинтересовалась я. — А я тебе говорил, спи сама, когда малец спит. А ты? Видишь, до чего себя довела, даже неходячую бабу удавить не смогла, раззява, — подытожила я, с интересом наблюдая, как забавно приоткрылся рот молодой матери в изумленном «о». — Рот закрой, — просипела я и, тяжело опираясь о свой посох, поднялась с кресла. — Ну, как тебя звать хоть? — налила я в стакан, что стоял на прикроватной тумбочке, воды, приправленной легким успокоительным эффектом, и протянула его девушке. Та ожидаемо принимать его не спешила. — Ты вроде по-житейски девка должна быть не глупая, но что ж ты такая дура-то? — покачала я головой. — Хотел бы я тебя убить, то уж точно не травить бы стал. Тут, пока ты спала, знаешь, сколько способов можно было опробовать? — вздохнула я, все же всучив стакан женщине. — Ну? Так что насчет имени?
— Эрта, — тихо сказала девушка и тут же хрюкнула, готовясь, судя по всему, к продолжительным завываниям при одном пожилом зрителе.
— Ты, если надумаешь реветь, учти, — посмотрела я на палку в своих руках, — я такие приступы лечу еще лучше, чем все остальное, сечешь?
Эрта энергично закивала и тут же отхлебнула воды из стакана, попутно проливая часть содержимого себе на платье.
— Знаешь ее? — кивнула я в сторону той, что уже привыкла называть именем, какое принято давать безымянным больным женского пола.
— Да, — очередной нервный кивок.
— Вот что, Эрта, — опустилась я рядом с ней на кушетку и заговорила уже так, как это делают пожилые люди, обращаясь к своим бестолковым, но любимым внукам. — Зачем тебе это, дочка? Ты же молодая, сынок у тебя такой чудесный, к чему все это? — спросила я, проведя рукой по голове девушки.
Я так отвыкла жалеть кого бы то ни было открыто… Проявлять свои чувства через прикосновения, слова, жесты. Так что неизвестно, кого из нас больше шокировал такой вот шаг с моей стороны. Как это ни глупо прозвучит, сколько бы я ни утверждала обратное — я всегда с ними, с живыми, что окружают меня. Жалею их, переживаю за них. Раньше это было естественным состоянием для меня, как и проявление подобных эмоций. Но сейчас — почти дико. Особенно трогать кого-то. Очень странно. Но если уж я решила выбираться из собственной скорлупы, то стоит начинать. Понемногу, по крошечному шажку в одно доброе слово. Доброта, милосердие, открытость — это смелость. Я хочу снова стать смелой, я устала бояться саму себя и вздрагивать каждый раз, думая о том, куда может завести меня мое сердце, если кто-нибудь лишний узнает, какое оно на самом деле.
Вопреки всем моим угрозам, из глаз девушки по моему прикосновению, точно по команде, покатились две крупные слезы.
«Ну привет, вот тебе и пожалела», — растерянно наблюдала я за тем, как теперь рыдает эта молодая женщина. Достала из кармана куртки небольшой отрез ткани и тут же вытерла сопли подозреваемой. Поразмыслив, отерла и слезы: вдруг перестанет? В результате размазала и то и другое по лицу несостоявшейся душегубицы.
Когда я уже была готова свернуть с выбранного пути и провести воспитательную работу по старинке, Эрта заговорила.
— Мне было семнадцать, когда я попала в его дом, — сквозь слезы проговорила она. — Работа всегда была тяжелой, сколько я себя помню, вся моя жизнь складывалась из мытья, уборки, шитья, хлопот по чужому хозяйству. Встаешь — еще темно, ложишься спать — уже темно. Хорошо, когда хозяева заняты больше собой, чем тем, что у них под ногами. Потому как, если тебя заметят, то, значит, изобьют. По-другому не бывает… не бывало, пока я не попала к нему. Он аланит, — с придыханием в голосе, которое не стало для меня неожиданным, сказала она, — самый красивый, сильный и добрый, какого я когда-либо встречала. Даже подумать не могла, что он обратит свое внимание
