Он вдруг вздохнул глубоко, с хрипом, и закашлялся. Вета вскочила, заметалась по комнате, тут вошла Мефодьевна и подала профессору пряно пахнущий отвар в большой кружке. Он отхлебнул большой глоток, потом еще один, посидел немного, прислушиваясь к себе, и затих. Мефодьевна приняла из его слабых рук чашку, строго взглянула на Вету и удалилась, не сказав ни слова.
– Сядь, – сказал Глеб Николаевич после некоторого молчания, – сядь вот тут, чтобы я тебя слышал. А сама молчи. Значит, пришло мне время умирать…
– Да что вы! – Вета снова вскочила, но была остановлена строгим окриком и села.
– Не перебивай уж, – буркнул профессор, – и так сил совсем немного осталось, приходится их беречь. Вынужден сообщить вам, Иветта Вячеславовна, что, приводя свои дела в порядок, решил я вам кое-что оставить на память, а именно…
– Да мне ничего не нужно… – вклинилась Вета.
– Не мешай! – былым лекторским голосом прорычал профессор. – Дай договорить! Ты мое положение знаешь, кроме племянника, некому оставлять. Это все… – профессор слабо махнул рукой, – ему и отойдет: квартира, мебель, еще кой-какое имущество. Андрюша – мальчик хороший, мы с женой его любили… опять же родственник, а родная кровь – это дело серьезное. Квартира по праву его. Ну, из мебели есть кое-что ценное, так что все не выбросят. А вот книги… Понимаешь, Андрей, конечно, мне родня, но вот женат он на такой… Впрочем, не мое это дело – жен чужих осуждать. Последнее дело. В общем, одно я знаю точно, как только его мадам сюда въедет – все книги на помойку вынесет тут же. Особо старинных да антикварных книг у меня немного, так она их продаст, да еще по дешевке, обманут ведь дуру жадную, вокруг пальца обведут. Жалко мне библиотеку, вот ничего не жалко, а книги жалко. А ты…
«А мне-то куда их девать?» – в панике подумала Вета.
– Знаю, что не можешь ты все домой взять, – тут же откликнулся на ее невысказанные мысли профессор, – так хоть пристрой их куда-нибудь. У меня монографии есть редкие, с дарственными надписями, их библиотеки возьмут.
Профессор много лет читал в университете курс русской истории, и книги у него были замечательные, по ним училось несколько поколений студентов.
Вета подумала, что она взваливает на себя непосильную задачу – пристроить в хорошие руки без малого пять тысяч книг. Это работа на год, а то и больше, и, учитывая, что у нее нет машины, работа вообще становится невыполнимой. Но отказаться нельзя, это же предсмертная просьба, она никогда потом себе этого не простит.
– Я согласна. – Она постаралась, чтобы голос звучал по возможности твердо.
– А я и не сомневался, – улыбнулся профессор, – не зря мы с тобой столько лет знакомы. Ты, Веточка, возьми еще бумаги мои, там тебе для работы кое-что пригодится. Хотел сам книгу писать, да вот не успел… Хоть статья выйдет…
Вета резко отвернулась, закусив губу, хотя знала, что профессор все равно не увидит выражения ее лица. Надо же – «для работы»! Знал бы он, чем она сейчас занимается.
– В общем, знал я, что ты не подведешь! – говорил Глеб Николаевич. – Завещание заранее составил. Погляди там, в верхнем ящике стола, в черной папке.
Завещание лежало там – все честь по чести, заверенное нотариусом, с печатью и подписью.
Я, Сперанский Глеб Николаевич, – прочла Вета, – завещаю свое недвижимое имущество… квартиру со всем содержимым, кроме книг и рукописей… а также гараж по адресу… а также дачу в поселке Горьковское… а также свой вклад в Сбербанке Недотепову Андрею Васильевичу… Книги и рукописи, а также все бумаги завещаю Сычевой Иветте Вячеславовне.
– Вот так вот, – сказал профессор, – а сейчас самое главное на словах скажу. Я, Веточка, на старости лет такое узнал… Эх, если бы глаза не подвели! Так что…
Профессор вдруг вздохнул хрипло, взмахнул руками и закашлялся еще сильнее, чем в прошлый раз. Вета метнулась в коридор и столкнулась с Мефодьевной. Та стояла наготове с кружкой, от которой шел горячий пряный пар.
Профессор долго пил отвар и все никак не мог успокоиться. Вета вышла в коридор, повинуясь знаку Мефодьевны.
– Ты туда не ходи, – сказала старуха, выйдя наконец из кабинета. – Заснул он прямо в кресле. Слабый совсем стал.
– Давно у него кашель этот? – спросила Вета полушепотом.
– Да уж с месяц, – тяжело вздохнула старуха, – нехороший такой кашель, уж я знаю…
– А врач что говорит?
– Да что врач… не хочет он врача вызывать… говорит, все равно конец скоро, – еще тяжелее вздохнула Мефодьевна. – Да и то сказать, разве врач от смерти поможет?
Вета невольно вздрогнула – до того буднично и просто прозвучали слова старухи.
– Чаю со мной выпей! – сказала Мефодьевна строго, и Вета не посмела отказаться, хотя давно надо было ей быть дома.
К чаю подавала Мефодьевна простые лепешки, а также мед и крыжовенное варенье. Варенье было из крупных ягод удивительного изумрудного цвета.
– Ну, – спросила старуха, выслушав без улыбки Ветино восхищение по поводу вкуса варенья, – послушала его волю? Возьмешь книги?
– А куда мне деваться? – беспомощно моргнула Вета. – Возьму…
– Не тревожься, добрые люди помогут, – сказала старуха, – а только прав он, эта племянникова жена точно все на помойку выбросит. Сам-то Андрей вроде бы и ничего человек, да только полностью у нее под каблуком. А уж эта-то…
Тут старуха замолчала, сообразив, что негоже ругать хозяев за спиной.
– А отчего же профессор вас в завещании не упомянул? – отважилась Вета на вопрос после продолжительного молчания. – Вы столько лет их семье верой и правдой служили…
– Обо мне не беспокойся! – оборвала ее старуха. – Меня в этой семье никогда не обижали. И сейчас не обидели. Был у нас с ним разговор еще давно, когда жена его умерла. Хотел он меня сюда, в эту квартиру, прописать, чтобы потом площадь мне отошла. Я отказалась – виданное ли дело, говорю, в жизни хозяйского добра не брала, а тут – целую квартиру мне! Пускай все будет честь по чести, что родным положено, то и останется. А мне много ли надо? Слава тебе господи, такие деньги платили в этом доме! Жила на всем готовом, на черный день кое-что отложила – до смерти хватит!
– А он что ответил, Глеб-то Николаевич? – полюбопытствовала Вета.
– А он… – Мефодьевна помедлила, чтобы подчеркнуть важность момента, – а он встал тогда, руку мою взял и поцеловал. А потом говорит: Анна, что же ты меня за скотину неблагодарную считаешь, что ли? Я, говорит, все, что ценного в доме, продам, все деньги с книжки сниму и тебе комнату куплю. Пресвятая Богородица, говорю, ни к чему мне комната эта! Если вас переживу, то уеду к сестре в деревню,
