– Это ж я когда-то, пацаном, на Кубе был, там видел такое, – вдруг произнес он, нежно гладя этикетку пальцем. – Это что у нас? А, Гватемала? Не пил такого. Но вот на Кубе…
– Помилуйте! – помимо воли возразил Ян, застыв с пачкой кофе в руке. – Это когда ж было?
– Семьдесят – семьдесят два, – четко ответил сосед. – То я выгляжу молодо, а так вся жизнь с самолетами. Я МиГ-19 как свою ладонь знаю, и «двадцать первый», как это… понятное дело, а потом на Су-24 переучился, самым старым во всей группе был, а куда меня денешь, у меня и ордена, и льготы.
Климов наполнил все те же полюбившиеся уже розоватые стопки, придвинул гостю сыр:
– Давайте, дядька, за знакомство. Ну и за авиацию, дело ясное.
Владислав кивнул. Ром он пил благодарно, цедил по глоточку, а едва выпив, тут же поставил рюмку к бутылке, и Ян, искренне радуясь гостю, налил еще.
– Женились, вижу, вы поздно, – заметил он, подливая себе.
– А что мне? – удивился Владислав. – Хрен железный, вот жена только молодая, так что как-то… Что делать? Я ж с авиацией. Всю жизнь, с детства, только с авиацией. Поступить – куда? Я с северов таких, что НКВД туда не добирался, да! Староверы, скиты кругом, о чем ты! Клобуки! Я девок живых до армии не видел, что ты! Ну, сестер, понятно… А так – что ты!
– Простите, – удивился Ян, – НКВД… это как?
– А так, – спокойно ответил сосед. – Что думаешь, везде советская власть была? А хрен тебе с маятником! Староверы на северах сидели и при царях, и при большевиках. Добраться до них трудно было. А когда после войны, в пятидесятые, добрались, так они сожглись все в скитах, вот что. И до свиданья, понял? Ну а я, – он мотнул головой, взялся за ром, – я что, я с поселка. Мои родичи староверы были, в партию не вступали, ну, так вот. Я семь классов… а потом в армию. А там уже… Домой не думал вертаться, потому как помереть лучше. Чего я сделаю-то сам? Три сестры у меня было, мать их в семьдесят третьем по тайным скитам распихала, там они и сожглись все. Вот тебе и вся советская власть, вот тебе и КГБ и все прочее. Все сожглись! Я тогда уже служил давно, что я – я знать не знал, я вообще об этом в семьдесят пятом узнал. Вызвали меня «куда надо» – так и так, товарищ прапорщик, сестры ваши сгорели в скиту, мать получила пятнадцать лет, но к вам лично никаких претензий, кроме того, понятно, что вы даже не кандидат с вашими заслугами… Так я, говорю, и комсомольцем не был. И на северах всю жизнь. И сейчас я где? Не, я, как что, так я в Сочи хочу или пусть бы вон в Полтаву. А там должность для меня есть? А нету. Так и понятно, почему я не кандидат партии, хоть и с орденами.
– Черт, – вдруг произнес Климов, наливая прапорщику полную. – Прости, дядька.
– Чего «прости»? – искренне удивился тот. – Ты-то в чем виноват? Все я себе устроил или, можно сказать, матушка моя. После десяти лет срока выпущена была в Норильске на вольное поселение – ну и померла там сразу. Она ж не делала никогда ничего, только молилась целыми днями, а все, как что, так мы с отцом и сестрички. Отец в совхозе рыбу ловил, нам всем кашу варил. Так и жили. А ее как выпустили, так и померла. Кто б ее кормить стал, с такой-то статьей? Дочерей в скиту спалила! Как она срок отсидела – вопрос!..
Яну стало не по себе. Человек городской, выросший в довольно обеспеченной советской семье, он никогда не слышал ничего подобного – хотя и знал, понятно, что пропаганда весьма далека от реальности. Иногда аж до тошноты… Однако со староверами ему сталкиваться не приходилось.
– Спасибо, дядька Слава, – проговорил он, налив соседу и придвинув к нему банку с ветчиной. – Не знал я такого, ты меня прости. И не замполит я давно, так, живу сам по себе…
– Что, пенсию не выслужил? – сочувственно поинтересовался Владислав.
– Тебе интересно? На северах не служил, Африки не видел, да и не мое уже время было. Ты мне вот что скажи – это ж сколько тебе, пятьдесят пять?
– Промахнулся ты, замполит, да здорово, – засмеялся сосед. – Говорю ж тебе – выгляжу молодо. Потому и женился тут удачно… Сорокового я года, вот оно как.
– Ну ничего себе! И живешь тут давно. Доволен? Это я так спрашиваю, сам понимаешь, по-соседски. Как оно тут?
– Уж не знаю, на кой хрен ты сюда приперся, – без всякой любезности заговорил старый техник, жуя ветчину, – но скажу тебе так: ничего тут хорошего нет. Мне-то ладно, у меня пенсия. У старика, профессора, – он вдруг ткнул пальцем в столешницу, – тоже пенсия была, да он и мотался постоянно по Европам всяким. А ты что тут делать будешь? К ворам в горсовет пойдешь?
– Погоди-ка, это вот интересно, – вздохнул Ян. – А старый что, действительно профессором был?
– А как же? – вскинулся сосед. – Да он, ты что!.. Ну, я лично не скажу, конечно, но все его тут за профессора считали. Пока завод работал – я еще застал, – за ним каждое утро черная «Волга» приезжала. Причем, бывало, и ночью… А иногда он сам на своем «Опеле» ночью куда-то ездил.
– А жена? – спросил Ян.
– Тут дело такое… Он тут после войны появился. Сразу сказали: секретный ученый. Это вот, что как, то я слышал… Дали ему дом построить. Жену он себе где-то нашел, она вроде по-русски вообще не говорила. Может, из Сибири откуда-то. Я знаю? Меня там не было, я тебе говорю, что слышал. Вот жена ему сына родила и через три года померла, это еще в пятидесятые было. Сына он в суворовское отправил, куда – никто не знает. Я его сам не видел… Я профессора раз десять и видел-то. Он по двору не ходил, садом не занимался. Все на заводе, день и ночь.
– Погоди, Слав, дорогой, – взвился Ян. – Что ж ты, столько лет прожил с соседом, а так и не видел его толком ни разу? Как же это? Ладно, все понимаю… Но вот уволили тебя, все, с концами, свой дом – ты ни разу старику профессору даже снег под воротами не помог убрать?
Авиатехник расправил свои широченные плечи, посмотрел на Яна и хмыкнул:
– Было бы мне интересно, как бы ты ему снег убрал. Умный ты сейчас. А профессор… Ну что тут… говорил он с акцентом, я такого даже не слышал.
