Пока искали подходящий мешок и жгли то, что осталось от пугала, председательша сидела на крыльце, неподвижно уставившись набрякшими от слез и тяжелой ненависти глазами на Катю, которую по-прежнему крепко держали за плечи Андрей с собаководом.
– Ты-ы… – тянула она, совсем как Витек, когда первач гнал его на поиски причины всех жизненных бед, и он находил тетю Женю. – Ты…
Катя молчала. Клавдии Ильиничне пытались объяснить, что это не зверь напал на их дом, а какое-то деревянное чучело, показывали дергающиеся обрубки, которые долго еще находили в траве и поспешно кидали в огонь. Она не слушала, только качала головой:
– Ты-ы…
Наконец Катю увели от греха подальше. Дачники не очень представляли, что теперь с ней делать. А она не сопротивлялась, смотрела куда-то себе под ноги и молчала, чем нагоняла на них еще больший страх. Поэтому ее заперли в пустом железном гараже, где Петухов некогда лелеял свою «Волгу» и где все еще витали неистребимые машинные запахи. Катя сначала остановилась на пороге: она, кажется, не очень понимала, что происходит и чего от нее хотят, но никто не решался втолкнуть ее внутрь. Потом, когда она молча шагнула за порог, Андрей налег на дверь, чтобы петли сошлись и можно было повесить замок. Вот тут Никита, про которого все забыли, и решил воспользоваться моментом – он прыгнул на Андрея, оттолкнул его и распахнул дверь:
– Давай беги!..
Из гаража не донеслось ни звука, дверь тут же закрыли и заперли, а Никиту после короткой потасовки с Андреем выпроводили на улицу.
Потом все, кроме все тех же Якова Семеновича с Андреем, добровольно вызвавшихся охранять гараж, отправились хоронить Петухова. А Никита, сам удивляясь своему обреченному на провал упорству, долго бродил под забором и выкрикивал все то же самое: что Катя ни при чем, что звери – это дети Бероевых, и это их надо ловить и запирать, пока они еще кого-нибудь не сожрали. А с пугалом, да, погано вышло, но это он, лично он виноват, и пусть его самого посадят к тварям, которых пестует Светка, он согласен, только пусть сначала поймают их и отпустят Катю… На душе после всего произошедшего было паскудно, выпить тянуло со страшной силой. И он, наверное, все-таки ушел бы к себе на дачу опустошать последние запасы, чтобы забыть и о чертовом пугале, и о Бероевых, и о Кате, которой все равно ничем нельзя помочь. Ушел бы, если бы не Юки, запоздало примчавшаяся выяснять, что творится во Вьюрках на этот раз.
Она ходила за Никитой хвостом и кивала, округляя неумело накрашенные – потому, видимо, и опоздала – глаза:
– Я так и думала…
Неизвестно, что она там на самом деле думала, но моральную поддержку обеспечивала.
К тому времени, когда вьюрковцы вернулись с похорон, Никита уже устроил себе наблюдательный пункт чуть поодаль, у чужого забора, – отсюда никто пока не гнал и участок председательши хорошо просматривался. Нашел подгнившую колоду, прикатил, установил в теньке – в общем, обосновался вполне удобно. Он ругал себя за неспособность просто пойти к председательше и героически, в одиночку спасти свою криворотую принцессу, будь она неладна, но с поста не уходил. Юки теперь обеспечивала не только моральную поддержку, но и ближнее наблюдение и прибегала каждые десять минут, чтобы отрапортовать, что на участке ничего не произошло. Это успокаивало.
Поэтому задремавший Никита не сразу открыл глаза, услышав в очередной раз ее приближающийся топот. И подпрыгнул на своей колоде, только когда разобрал, что именно она выкрикивает.
– Усов! – причитала Юки. – Усов! Убьет!..
Дэнчик привередничал – то ему тень не нравилась, то, наоборот, солнцепек, то земля была неровная. Для установки палатки условия, по его мнению, требовались идеальные. С берега Сушки они ушли – там было сильно намусорено. Дэнчик еще сказал: обратите внимание на места древних стоянок хомо шашлыкус, – и они долго не могли успокоиться, повторяя шутку на разные лады.
Теперь вокруг был лес, изрезанный многочисленными тропками, негустой и мшистый. Еще на опушке Стася заприметила в траве благородно-бурые шляпки белых грибов и постепенно набрала почти полный пакет, в который то и дело совала нос. Грибы пахли так вкусно, что хотелось съесть их немедленно, сырыми. Да и вообще есть уже хотелось довольно сильно.
– Вот, – объявил наконец Дэнчик.
Перед ними была полянка, почти полностью соответствовавшая его представлениям об идеальном месте: ровная, поросшая мхом и тонкой мягкой травой, опушенная по краям густым малинником и прикрытая от довольно злого уже солнца нависшими березами.
Оказалось, что установить палатку не так-то просто. Дэнчик, заранее изучивший в Интернете все схемы и инструкции, даже хотел еще раз погуглить, но обнаружил, что Сети тут нет. В конце концов, раза с четвертого, вместо малопонятной брезентовой инсталляции у них получилась вполне себе палатка, только верх почему-то провисал и одна веревка оказалась лишней.
Забравшись внутрь, Дэнчик открыл теплое пиво, и они пообедали мятыми и поплывшими, необыкновенно вкусными бутербродами. И сразу же потянуло прилечь, отдохнуть, сонная лень разлилась по мышцам. Выяснилось, что тонкое одеяло всего одно, и они со смехом возились в пропахшей пылью тесноте, делили его, потом посерьезнели и деловито переключились на прохладные от пота тела друг друга. Потом задремали, причем Стася хотела по-романтичному, не расцепляясь, но Дэнчику все-таки удалось перед самым провалом в сон устроиться по-нормальному, носом к стенке.
Когда Никита влетел на участок председательши, огромный бочкообразный Усов уже почти сбил прикладом ружья замок с двери гаража. На нем, как собаки на медведе, висели Степанов с Андреем, остальные дачники, трепеща от страха и любопытства, следили за потасовкой с безопасного, по их мнению, расстояния: кто с веранды, кто из-за забора. Стоял страшный крик: Усов ревел, что перестреляет всех к чертям собачьим, если не отвяжутся.
Никита бросился в тройственный клубок дерущихся, оттолкнул кого-то и, почувствовав в руках холодную тяжесть ружья, изо всех сил дернул его на себя. Вопли вокруг стали оглушительными, боль разорвала низ живота и пах, а в мозгу, который словно отделился от орущего тела, мелькнула мысль – почему не было слышно выстрела? Никита рухнул в шиповник вместе с ружьем и, миновав испепеляющий пик боли и кое-как отдышавшись, страшно обрадовался: крови нигде не было. Усов не стрелял в него, просто двинул коленом по самому ценному. Неслабо так двинул, но зато
