Выдавив из непослушного мочевого пузыря слабую струйку в фарфоровую утку, Доминго подумал, что свояченица сказала бы про него теперь, когда он, рискуя жизнью, спас ведьморожденную, да притом еще и непорочную? Не то чтобы у него был большой выбор… Но тут вмешался внутренний голос, которому барон позволял брать слово только в ночные часы. Конечно же, у него был выбор. Он мог предложить анафеме пройти по длинному мосту с низкими перилами. И если бы хватило мужества признаться… Он всегда твердо верил, что смерть — это конец всех проблем, а не начало новых, и редко задумывался, посылая солдат на верную гибель. Разумеется, умереть с гордо поднятой головой куда лучше, чем заключить постыдную сделку с монстром…
Но когда пришло время, он сдался без колебаний, со всей быстротой, на какую способен человек; сдался, как только сообразил, что ведьморожденная способна выполнить свою угрозу. И теперь, в конце жизненного пути, барон Доминго Хьортт, Кокспарский Лев, бежал от достойной смерти, как испуганный мерин от Врат, несмотря на то что потерял все, ради чего стоило бы жить, причем потерял уже давно. Жену, наследника, полк, друзей, королеву, империю. Даже возможность стоять прямо, хотя все остальные раны чудесным образом исцелились. И сверх всего этого дерьма, вечно обвинявший в трусости тех, с кем приходилось иметь дело, Доминго поступил точно так же, как его малодушный сын: сохранил свою бесполезную жизнь, лишившись последних остатков чести и достоинства.
«Довольно, — сказал он себе, почувствовав, что топаз под его постелью стал нестерпимо горячим, несмотря на то что морской ветер с ревом бился в тонкую стену его комнаты, словно дикий зверь, пытающийся прорваться внутрь. — Это приказ, полковник».
Его сердце взбунтовалось против этой команды и перешло в наступление, но тут с другой стороны разделенной ширмой комнаты донесся стон мнимого телохранителя. После прохождения через Врата шея Доминго зажила, как и все остальное, но он так резко дернул головой, что чуть не растянул ее снова. Пронзительная боль мгновенно забылась, когда рогатый силуэт Чхве беззвучно повалился на койку. Неужели их хитрость раскрыта и невидимый убийца бесшумно зарезал ее во время ночной молитвы? Конечно, утративший достоинство Доминго все равно должен погибнуть, но не от руки…
Ведьморожденная простонала опять, скорчившись на постели, но это был вовсе не мучительный стон, и паника Доминго сменилась смущением, поскольку то, что он случайно подслушал, ужасно напоминало звуки плотского наслаждения. То ли она посчитала, что сосед по комнате спит, и решила доставить себе удовольствие, то ли сама задремала и предалась сладострастным грезам, но Доминго был уже не рад, что задумался над этим, и поспешил зарыться головой в подушку. Как случалось в юношеские годы, в военной академии в Леми, когда непроизвольная эрекция заставляла кого-нибудь из кадетов издавать похожие звуки. Сам он уже много лет назад избавился от давнего бича, но все равно с этим вопросом нужно разобраться, чтобы обеспечить себе немного комфорта, хотя совершивший недостойный поступок Доминго никакого комфорта и не заслуживает.
Оба они не заслуживают, раз уж на то пошло, и утром он первым делом переговорит с ведьморожденной об этом безобразии… Демоны ее подери, можно было просто закусить подушку, и если даже похотливые подростки в казарме академии смогли этому научиться, то взрослая женщина тем более сможет, хоть она и монстр.
— Я… Что вы сказали?
Ведьморожденная оттолкнула миску с кашей адзуки[1] так, словно Доминго туда плюнул.
— Вы прекрасно меня слышали, капитан, так стоит ли повторять?
Доминго добавил в кашу кокосовых сливок, размешал и посмотрел на идущий от миски пар. Ведьморожденная пересадила его в кресло и подвезла к окну, откуда можно было за завтраком любоваться морем. Соленый бриз бодрил не хуже, чем калди, вот только вместо калди им принесли густой пряный чай.
— Я даже не прошу вас прекратить это, просто проявите хоть немного уважения к соседу по комнате и не шумите так.
— Я даже не подозревала, — сказала Чхве скорее озадаченно, чем пристыженно. — В лагере у Языка Жаворонка у меня была отдельная палатка…
— Не подозревали, что шумите больше, чем кадет, в первый раз посетивший бордель, или что бумажная перегородка не заглушает вашу возню?
Доминго отправил в рот ложку каши. В лагере кобальтовых ему приходилось довольствоваться только жидкой пищей, поскольку нанесенные братом Ваном раны не позволяли есть что-то другое, и он поклялся, что больше не притронется к каше, если выживет и оправится от ран. Однако теперь, когда вместо грубых швов вокруг рта образовались аккуратные свежие шрамы, он вернулся к сладкой похлебке. Поначалу Доминго скептически относился к этой еде, слишком напоминающей пережаренные бобы — вязкое и зачастую прогорклое главное блюдо азгаротийского военного лагеря, — но на удивление быстро проникся симпатией к непорочновской кухне. Пусть завтрак и походил необъяснимым образом на ужин, в обоих случаях предлагался богатый выбор, и даже если поутру Доминго не получал свиной грудинки, салата и обжигающего супа, то всегда мог вернуться к тому или другому виду каши.
Растущая привязанность к иноземной пище была таким же неожиданным поворотом, как и решение Чхве продолжить обсуждение ее ночных песен. Но по крайней мере, он проветрил комнату, и, хотя никому не могло бы понравиться сообщение о том, что его ночные занятия слышны окружающим, Доминго решил, что любой оказавшийся в таком положении имеет право выяснить все до конца.
— Я что-нибудь говорила? — Кроваво-красные глаза смотрели в упор, словно перед переносицей висел паук и она настойчиво пыталась определить, какого именно вида. — Хоть что-нибудь? Повторите точно, что вы слышали?
— Что я слышал? — Доминго смутился, вспомнив невольное возбуждение прошлой ночи, и его щеки приобрели оттенок красного перца в кимчи[2]. — Да будет вам известно, капитан, я счел за лучшее не прислушиваться! Хоть это и было непросто, ведь вы так стонали…
— Сегодня ночью будете прислушиваться, — сказала она и, прежде чем челюсть Доминго упала в кашу, добавила с такой пренебрежительной гримасой, словно это он сам был извращенцем: — Нет… не к этому. Я просто буду спать, а вы послушаете, что я говорю во сне. Пообещайте, что утром повторите все мои слова. Если бы я сама могла это слышать…
Доминго отодвинул миску и вытер подбородок синей шелковой салфеткой. Он слишком зарос щетиной. Непорочные позволили ему и Чхве оставить при себе клинки, так что и бритву он получил бы без всяких проблем.
