День оказался не из легких. Практические занятия сменяли друг друга, хорошо еще, мы с Тимо и Вилмаром уже прошли и закрепили основы магических рун и письменности, иначе позориться бы мне и позориться. И я очень обрадовалась, когда вспомнила про занятия спецкурса, которые сегодня должны были проводиться на улице.
В этот раз прибыл весь состав. Прошлое пропущенное занятие явно дало всем отдохнуть и прийти в себя, в любом случае выглядели мы куда бодрее, чем вчера. Томас так вообще держался бодрячком после дня в лазарете. Лишь бы не учиться, как ворчливо заметил Марек, отчаянно ему завидовавший.
На площадке уже ждал Вилмар со своим неизменным коробом кубов и стопкой корзин. Мы расселись кружком, подстелив толстые круглые коврики, и принялись перемещать кубы в корзины. В целом занятие мало отличалось от предыдущего, разве что проходило не в четырех стенах и сидели мы не за партами, а друг перед другом. Марек с Томасом в такой обстановке даже успели едва не подраться, залепив друг другу кубами в лоб. Свежий воздух всем шел на пользу.
А вот мне не везло. Куб не слушался, в воздух поднимался неохотно, не говоря уже о том, чтобы переместиться в корзину. Ни о какой концентрации речи не шло – я злилась от каждой неудачной попытки, заводилась сильнее, но все равно промазывала. И так, пока окончательно не выдохлась.
– Катерина, сконцентрируйся, – Вилмар отвлекся от своей книги, которую умудрялся читать даже на улице, и посмотрел на меня. – Ты думаешь о постороннем.
Конечно, думаю! Я вспыхнула, вспомнив вчерашний поцелуй, и это только больше меня взбесило. Черт, ведь почти забыла уже, а вот снова здорово. А Вилмар, как всегда, сама невозмутимость, как будто специально надо мной издевался.
Я с новой силой уставилась на куб, даже прищурилась от усердия. Давай же, миленький, докажи этому упырю, что мы можем. И не только предметы перемещать, но и много еще чего!
Куб, словно вняв моим уговорам, нехотя покачнулся и поплыл в сторону корзины, но я даже обрадоваться не успела. Глаза защипало, веки отяжелели, к горлу подступила тошнота. А дальше не помню. Реальность как ножом отрезало.
– Катерина! Катерина, очнись!
Я открыла глаза и первым делом увидела перед собой лицо Вилмара. Обеспокоенное такое лицо, под неправильным углом. Я не сразу сообразила, что лежу головой на его коленях, а он склонился надо мной и похлопывает по щекам.
– Хватит меня бить, – вяло огрызнулась я и попыталась приподняться на локтях, но не вышло, сил не хватило. Зато надо мной склонилась вторая голова.
– Нельзя ее в лазарет, – хмуро сказал Бьорн и приложил пальцы к моей шее. – Как себя чувствуешь?
– Как тряпочка, – честно призналась я. Руки и ноги не слушались, язык немел. Что это, интересно, на меня нашло? Чуть не померла. Когда мысли немного зашевелились, я испугалась. Это все очень нехорошо, очень-очень нехорошо. Но в лазарет я тоже не хочу, терпеть не могу больницы.
– Плохо, – подытожил Бьорн. – Нужно отнести ее в комнату.
Я еще плохо соображала, поэтому просто слушала и слабо кивала. Говорить о моем обмороке почему-то строжайше запретили и тут же придумали легенду, почему это я такая никакая. Перевязали бинтом щиколотку, и Вилмар поднял меня на руки. Только тогда я поняла, что на полигоне никого не осталось, кроме нас троих. Меня, Бьорна и моего надзирателя.
– Если спросят, ты упала, сломала ногу, сама идти не можешь, – учил Бьорн. Я кивнула, хотя со «сломала ногу» он явно перегнул палку. Вывихнула – еще куда ни шло.
– Да что случилось-то? – спросила я у сосредоточенного Вилмара. Нес он меня легко, как пушинку, осторожно и даже с некоторой нежностью. Как будто я была очень дорогой вазой, на которую он к тому же долго копил деньги.
Вилмар отвечать не пожелал. Ну ладно, хочется им поиграть в шпионов, пусть играют. Я все равно потом все узнаю, а если сами говорить не захотят, под пытками вытяну.
Меня подняли на восьмой этаж, что уже само по себе было подвигом со стороны Вилмара, я всю дорогу даже дышала через раз, чтобы ему полегче было. В комнате он уже с меньшей деликатностью положил меня на кровать и перевел дух. Я почему-то в душе обрадовалась, что он не такой уж супермен, каким кажется. Устал все-таки.
– Хочу напомнить еще раз, – обратился он ко мне, – что произошедшее должно оставаться тайной. Я имею в виду, твой обморок во время занятия спецкурса.
У меня в голове неожиданно щелкнуло.
– Вы боитесь, что я дискредитирую спецкурс в глазах всего университета? – спросила я, лишь самую малость запутавшись в сложном слове. Придумывать синонимы было некогда.
Вилмар обреченно закатил глаза.
– Откуда ты таких выражений нахваталась?
– В учаге научили, – буркнула я. – Тему не переводи.
Я села, наплевав на имитацию перелома, и подогнула перемотанную ногу под себя.
– Все не так, хотя отчасти ты права. Но я не могу рассказать тебе все, пока мы с Бьорном не соберем все доказательства.
– Доказательства чего?
– Просто доверься нам. Прошу тебя.
– Если мне придется обманывать друзей, я хотела бы знать, ради чего должна это делать, – заявила я со всей серьезностью, на какую была способна. – Потому что это не пра…
К горлу подкатил тугой кислый ком, я прижала ладонь ко рту и пулей полетела в ванную. С завтраком пришлось попрощаться, и я, роняя в раковину слезы, пережидала, пока спазмы прекратятся. Некстати вспомнились шутливые слова Марека о том, что Томас заразился от Тильды беременностью. Я беременной никогда не была, но точно знала от бывших сокурсниц, как оно бывает.
Новый спазм, поднявшийся от желудка, перебил мою мыслительную деятельность, я закашлялась и обеими руками вцепилась в края раковины.
Ненавижу! Как же я ненавижу это состояние!
Я вышла обратно в комнату минут через двадцать, когда окончательно убедилась, что хуже уже не будет. Но на полпути к кровати в глазах потемнело, и я начала заваливаться на бок. Вилмар поймал меня и перенес на кровать, а я так хотела сказать ему очень важную вещь, но мысли путались, а язык отказывался повиноваться.
Я беспомощно смотрела на склонившегося надо мной Вилмара. Его губы шевелились, но сквозь вату в ушах не доносилось ни звука. А потом снова подступила темнота, в которой прямо мне в лицо летели мелкие яркие звездочки…
Звездочки и правда были, только на небе, темно-синем. Очень красивом. Я хотела оглянуться, но поняла, что
