И тут раздались первые аккорды кантаты «Кармина Бурана». Ада однажды слышала ее в филармонии. Внимание привлекло название, непонятное и загадочное, потом захотелось узнать, о чем же так торжественно поет хор. Смысл выплыл из переплетений нот, из отдельных арий, сольных партий инструментов. Один раз прослушав произведение, она запомнила слова. И частенько напевала себе под нос любимые отрывки, когда занималась мелкой работой по хозяйству: убирала в комнате или пришивала пуговицу к платью. И, если спрашивали, смело называла кантату своим любимым произведением классической музыки. Хотя, если подумать, Карл Орф и не такой уж классик, жил и трудился в двадцатом веке, зато тексты песен старинные, найдены при раскопках в немецком монастыре.
Ада не удержалась, вполголоса подхватила гимн Фортуне – повелительнице мира, что изменчива, как Луна:
…statu variabilis,semper crescisaut decrescis;vita detestabilisnunc obduratet tunc curatludo mentis aciem,egestatem,potestatemdissolvit ut glaciem.[3]И Ашер вслед за ней вступил со следующего куплета:
Sors immaniset inanis,rota tu volubilis,status malus,vana salussemper dissolubilis,obumbrataet velatamichi quoque niteris;nunc per ludumdorsum nudumfero tui sceleris.[4]Умолк, прикусив губу, – проклятый, изгнанный из Дома за преступление против крови, он не позволял себе так забываться. Эти гимны, правда на иной мотив, исполняли в Доме Гильяно в Ночь Фортуны. Ада все еще напевала, очень чисто, не заменяя ни единого трудного слова на универсальное «ля-ля-ля». Он ждал, когда она ошибется в произношении или в окончании. Или вдруг перейдет на другой мотив, известный лишь немногим, но понимал, что ждет невозможного. Ада продолжала исполнять бравурную, «орфовскую» версию. Если задуматься, мелодия знакома почти каждому, у кого есть уши; а все части произведения – лишь поклонникам музыки. Но слова? Кто на этом свете знает наизусть слова?
Она не соглашалась открываться, отдавать себя всю. Не готова была беспрекословно подчиняться его воле. Она была здесь и в то же время за стеной. Ему казалось, что он может коснуться рукой этой стены, но не ее самой. Он чувствовал – в ней есть то, что скрыто от него. Надежно скрыто. Он надеялся, что эта часть – сущий пустяк, ему и не захочется узнать, что таится в ларце. Но знал, что таким образом лишь утешает себя, знал, что неправ. В тайнике спрятано что-то, чего он даже не может себе вообразить. И наличие в этой женщине непознанного и непознаваемого съедало его изнутри.
Тем временем Ада перешла к тем словам, что болью отдались в его сердце, будто в нем проворачивали острый нож:
Via lata gradiormore iuventutisinplicor et vitiisimmemor virtutis,voluptatis avidusmagis quam salutis,mortuus in animacuram gero cutis.[5]Он решил прекратить это издевательство над самим собой и своей памятью, резко спросил:
– Что ты поешь?
Она вздрогнула. Похоже, музыка и впрямь ее захватила.
– Карл Орф, «Кармина Бурана». – Она сделала жест в сторону приемника. – Ты что, в театре ни разу не был?
– Странно слышать от тебя средневековый репертуар.
– Спеть тебе из Шакиры? Поймай другую волну.
Он почти успокоился. Не станет он поддаваться выдумкам. Все, что было, прошло. Но эта девчонка его удивляла, иногда – очень сильно. И он знал: не встречаются на Земле два человека просто так, байки о случайности можно оставить обычным людям, они в них свято верят. Встреча – всегда выполнение Закона притяжения, а притяжение не возникает на пустом месте. Всегда есть объяснение, просто нужно до него докопаться, а еще, что немаловажно, принять его.
* * *Маленький скромный отель на берегу бирюзового моря. Такой цвет – пронзительный, чистый – бывает только на экранных заставках компьютера. Он словно призван напомнить офисным работникам, что рай существует. Не здесь, не сейчас, но где-то он есть.
Пустынный пляж, шум сосен… Чем-то пейзаж напомнил Аде побережье Финского залива. Но здесь песок был тончайшего помола, и солнце светило не лениво, будто делая огромное одолжение, а щедро, приветливо. И горизонт был не в тумане, не в дымке, а ясный, прозрачный. Вдалеке видны дрейфующие яхты. А чайки в небе не кажутся голодными хищниками, безмятежно парят в новорожденной синеве – сытые, свободные.
«Странно, что такой милый отельчик не пользуется популярностью», – думала Ада. Они с Ашером оказались здесь единственными гостями. Обслуга сгибалась в поклонах перед Гильяно, Аде тоже перепадали крохи внимания. Вокруг них ходили на цыпочках, предупреждая любое желание.
Ужинали в одиночестве на напоенной за день солнцем террасе. Ашер по привычке мрачно отсалютовал бокалом с вином заходящему солнцу. Солнце садилось в море, казалось, до пламенеющего диска можно дотронуться рукой и обжечься. Ада сделала вид, что ее не волнует поклонение Ашера закату, она наслаждалась pansotti, крупными равиолями, заполненными овощами и травами, с терпким соусом из грецкого ореха. Что касается Ашера, то он, несмотря на обилие разносолов на столе и готовность повара выполнить любой его заказ, безбожно бросал в рот лишь сырые анчоусы, запивая их белым вином.
– Расскажи о себе, – вдруг попросил Ашер. Ада даже растерялась… С чего начать? С анкетных данных?
– Ну-у-у, – протянула она, – родилась я в Выборге – городе неподалеку от границы с Финляндией. Собственно, раньше это была финская территория. И до сих пор финны не теряют надежды ее вернуть. Родителей у меня нет. Вернее, они есть, но я их не знаю… – И замолчала… Так дико звучал сейчас рассказ о несчастном сиротстве, в то время как они сидят на берегу теплого моря, под легким вечерним ветром, который шаловливо дергает углы белой до хруста отглаженной скатерти. – Что именно тебе хотелось бы узнать?
– Почему ты, когда спишь, обнимаешь себя за плечи?
Ада насторожилась:
– Откуда ты знаешь, как я сплю?
– Иногда по утрам я захожу в спальню, чтобы посмотреть на тебя.
– Посмотреть на меня… – повторила она, не в силах вот так сразу переварить неожиданную новость. Может, она ошибалась в нем? Не такой уж он и бездушный делец. Или она небезразлична Ашеру?
– Так почему ты обнимаешь себя? – настаивал он.
– Потому что никто больше меня не обнимает, – ответила она тихо и честно, но тут же спохватилась, что причина выглядит жалкой. – Я ведь выросла в интернате. Так легче было согреться. Привычка… Тебе не понять, – добавила она, потому что холеный благополучный Ашер, конечно, не может ничего знать о тяготах интернатской жизни.
– Думаешь, я не знаю, что такое холод? Я воевал. Замерзал и голодал. Всякое бывало.
Она улыбнулась. Трудно было представить Ашера в походной палатке.
– И где ты воевал?
– В последние годы – в Африке, на Ближнем Востоке. В пустыне только днем
