– А где бы они были, не окажи я им такую милость: не возьми я их в свой эксперимент?
– Не знаю. Никто не знает, что с ними было бы. – Сакович старалась говорить примирительным тоном, но Хински не желал примиряться с неудобной действительностью:
– Никто? Да каждая собака знает! – нервно подпрыгнул доктор, и в разодранном диване что-то жалобно пискнуло. – В могиле лежали бы эти гаврики. И официальная медицина уж тогда-то точно была бы бессильна. Я им вторую жизнь подарил, и даже Пентагон согласен, что их здравие – полностью моя заслуга, а не какая-нибудь липовая случайность.
– А как же ваше увлечение оккультизмом и черной магией?
Хински неожиданно развеселился, будто не кипел только что от гнева, как чайник. Шутливо погрозил Юлии грязным скрюченным пальцем:
– Все знаете, пронырливая вы бестия! – и мечтательно закатил глаза. – Увлечение – сильно сказано, интересовался немного. Думал, а вдруг мы что пропустили, а некроманты прошлого, наоборот, мимо не прошли? Да и занятно их свитки, рукописи почитать. Много хохм откопал, иногда, когда бессонница мучает, начну вспоминать и от смеха весь трясусь, как желе на тарелке. – И он расхохотался, а его живот действительно заколыхался, как желейная масса. – Но верить в то, что человек науки всерьез займется черной магией? Полноте, Юлия, а то ведь меня от смеха разорвет, с итальянской полицией проблем не оберетесь, уж они вас с радостью в ведьмы запишут. Как запоете, когда на костре окажетесь?
– Значит, вы не вызывали демонов?
– Как же мне их вызывать? – продолжал веселиться Хински. – У меня ни магических книг, ни артефактов нет. Крови девственницы тоже в наличии не наблюдается. Вы девственница, Юлия? Ну вот, так я и думал. Опять не повезло. – Хински поддернул брючину и почесал серую от грязи лодыжку. – Вы мистик, Юлия. Но меня голым мистицизмом не возьмешь, у меня ум все-таки научного, я бы даже сказал, естественно-научного склада: мне нужны факты, экспериментальные данные, которые, безусловно, можно проверить. Посему говорить мне с вами не о чем, – торжественно заключил Хински.
Сакович предприняла последнюю попытку:
– А над чем вы сейчас работаете?
– Не без подтекста спрашиваете, не без подтекста, – булькнул смехом Хински в последний раз и стал серьезен: – Я работаю над пределом человеческих возможностей в измененных состояниях сознания. Пока теоретически. Собираю материал, копаюсь в литературе. – Он обвел взглядом комнату. – Видите, как запаршивел? Все от теоретической работы. Она требует уединения, погружения. Ну а после сверну на проторенную дорогу фармацевтики, изобрету еще один вид таблеток, которые помогают не спать, не есть, а бежать и уничтожать. Авторские права у меня отнимут, препарат засекретят, поставят на службу армии. – Он вздохнул. – Как видите, мне не требуется быть медиумом, чтобы знать свое будущее.
– А может, вы уже таблетки изобрели и теперь испытываете их на неповинных людях? Например, держите подопытных в подвале?
– Да, и крысиным ядом травлю младенцев, – задумчиво протянул Хински. – Это ведь вам не алхимическая лаборатория в средневековой Праге. Иногда мне жаль, что прошли те золотые времена. Сейчас, моя дорогая, все сложнее. Чтобы перейти от теории к практике, нужно кому-нибудь запродаться с потрохами. Реактивы в супермаркетах не продаются. За ними строжайший контроль. Каждый миллиграмм активного вещества на учете. Да-с. Без оборудованной лаборатории с электронным микроскопом – вошь ты помойная, а не ученый. Без дотаций и средств… тьфу… – плюнул на пол и растер ногой.
– Ну вот же медиум и говорит, что задание вы получили от члена ордена Красной Розы, а это очень богатый орден, – ввернула Сакович.
– Да нет такого ордена! – пристукнул кулаком по пыльной обивке Хински. – Что вы мне все талдычите о красных розах? Влюбились в меня, что ли? Я вам о деле, а вы «розы, розы», – передразнил он. – Говорю же, как тяжело живется человеку современной науки, настоящему художнику… Но нет, про это вы писать, разумеется, не хотите. Вам подавай тайный орден, ритуальные убийства, омовения в человеческой крови, черные алтари, кровавые мессы! Демонов! Да вы больны, уважаемая! Вы одержимы своей идеей и не хотите правды различать! А знаете, где одержимым место? Знаете? – Хински вскочил, он кричал, размахивал руками и с каждым воплем все ближе и ближе подскакивал к журналистке: – Знаете?
«Вас бы туда, доктор, как главного одержимца», – подумала Сакович, стирая рукой брызги докторской слюны с лица.
– Жаль, что расстроила вас. Но я всего лишь проверяю версию.
– Версию-перверсию, – кривлялся Хински. – Катитесь-ка вон, уважаемая! Душу вы мне изгадили своими выдумками.
И, только выставив незваную гостью за порог, он чуть успокоился, хотя еще долго дергал занавески в разных комнатах, проверяя, не бродит ли Сакович вокруг дома. «Прознала, гадина, – сокрушался Хински. – И как эти писаки умудряются все вынюхивать своими длинными носами?» Ведь в гостевом домике флорентийской виллы доктор Хински засел вовсе не случайно, он ждал появления здесь лилу – демона в человеческом обличье, встречу с которым пообещал ему Ашер Гильяно.
* * *Адвокат Антонио арад Аменти был раздражен – в нем все клокотало, как в кипящем котле, однако внешне абсолютно спокоен, что считалось частью профессионального облика. Его подняли с постели, и ладно бы просто разбудили, так ведь оторвали от женщины, роскошной аргентинки Малены, танцовщицы сальсы, гибкой как масличная ветвь.
Антонио Аменти, молодой мужчина лет тридцати пяти с запавшими щеками, серыми невыразительными глазами, был адвокатом Дома Гильяно и подчинялся дону, главе семьи. Телефонный звонок от посланника дона исключал неповиновение – да что там… он исключал даже малейшее промедление. Звонок означал одно: вставай, одевайся и отправляйся исполнять свой адвокатский долг, лети в другую страну, на другой континент.
– Тони, куда ты? Вернись в постель! – обиженно заголосила подруга.
Но Антонио уже разыскивал в шкафу чистую рубашку.
– Прости, малышка. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание. Но девушка не далась, отодвинулась:
– Поцелуешь, когда вернешься, – настаивала она.
Глядя в ее беспокойные, бархатные как ночь глаза, Антонио не мог оставить Малене ложную надежду:
– Вряд ли я вернусь.
Ведь когда тебя зовет дон Гильяно, ты уже не можешь распоряжаться собой, ты подчиняешься его воле. Ты спешишь туда, где тебе приказано быть. Но Антонио не мог объяснять, не хотел оправдываться перед женщиной, он хотел лишь поцеловать Малену, чтобы осталось нежное воспоминание о ней, об этой ночи и о Буэнос-Айресе, но она отталкивала его, крутила головой, и поцелуй пришелся в ухо.
Возвращаться в Италию, во Флоренцию, было тяжело. Этот город был для Антонио родным до последнего камня мостовой, воспоминания тесно переплетались с дружбой, а в своей жизни другом Антонио называл только одного человека, Ашера Гильяно. Вместе они столько пережили, что на сотню жизней бы хватило. Ашер защищал Антонио
