Он идет в кухню, чеканя шаг, и слышит, как Бен намеренно громко вздыхает. Клеменс вскакивает с кресла и увязывается за Теодором.
– Мне не нужны друзья для каких-то бесед.
Он уже ставит на маленькую плиту джезву – настоящую, привезенную Беном из Турции, – достает из холодильника два яйца и нарезанные с вечера помидоры. Клеменс останавливается в дверях кухни и наблюдает за ним взглядом любопытной зверушки. Любопытной и оттого приставучей.
– А кто же вам нужен? Явно не знаток мифологии, об этом я уже догадался.
Если бы в этот миг он соизволил поднять глаза, то заметил бы, что Клеменс покраснела до кончиков волос. Но он ничего не видит, и поэтому удивляется, когда она роняет дрожащим голосом:
– Бен рассказал мне, как вы познакомились. Я восхищена вашим мужеством.
Ему не нравится эта тема. Теодор хмурится и стискивает в правой руке пустую яичную скорлупу. Ох, мисс Карлайл, как же вы любите интересоваться тем, о чем принято молчать в обществе Теодора Атласа!
– Это вовсе не мужество, миледи, – цедит он. – Я удивлен, что Бен настолько разговорчив в вашем обществе. Мы не делимся этой историей. Как правило, – добавляет Теодор, пожимая плечами, – жест, который сам он не любит, но перенял у приятеля помимо своей воли.
– Разве? – смущенно переспрашивает Клеменс, стискивая пальцы рук то ли от страха, то ли от нетерпения, потому что ей все же хочется высказаться – ясно как день. – В общепринятом значении ваш поступок считается мужеством.
Теодор снимает с плиты закипающий кофе и выливает половину в приготовленную чашку. В голове навязчиво, как заезженная пластинка, звучат слова Бена: «То было дело случая, и мне повезло, что ты оказался рядом».
– Прыгнуть в холодную воду, чтобы спасти тонущего ребенка, это… Сколько вам было? Пятнадцать? Это очень храбрый поступок.
«Мне повезло, что ты вытащил меня».
Теодор с грохотом бросает джезву в раковину. Клеменс вздрагивает и замолкает.
– Это вовсе… – задыхаясь, шипит Атлас, – не храбрость. Это вовсе не мужество, мисс Карлайл. Мне было почти столько же, сколько и теперь – лет двести сорок. – Она бледнеет на глазах, а он видит перед собой только темные воды Гудзона и отпечатки рук на лобовом стекле тонущего автомобиля. – Для такого, как я, спасение одного ребенка – не поступок, а оплошность. Бен разве не сказал, что в машине были его родители? Нет?
Теодор выдыхает и отворачивается к окну, позволяя дневному свету согревать его лицо. Если бы его не оказалось на мосту в ту злополучную ночь, Бен Паттерсон погиб бы вместе со всей своей семьей, это верно. И он прав, когда говорит, что Теодор спас его жизнь и не мог спасти никого другого.
Только это не помогает.
– Один ребенок или два взрослых, мисс Карлайл, – говорит Атлас ломающимся голосом. – Как за короткое мгновение определить, кто из них достоин жизни больше? – Когда она не отвечает, он оборачивается, но на нее не смотрит. Его взгляд незряче скользит по обоям, светлому дереву кухонных полок. Опускается к плите, на которой все еще стоит холодная сковорода с разбитыми яйцами.
– Вы выбрали ребенка, – тихо произносит Клеменс. У нее в глазах стоят слезы, и Теодор с удивлением обнаруживает, что все это время она молча плакала.
Почему она вдруг прониклась жалостью к нему, а не к Бену? Он чувствует себя предателем, вором чужого горя – а когда было иначе? Эта история должна была стать историей Бена, а стала очередной страницей его жизни.
Несправедливо. Боже, как несправедливо.
Почему плачет эта девочка?..
– Я не выбирал, миледи. – Теодор качает головой, и Клеменс всхлипывает, зажимая рот рукой. На этот звук сердце в его груди отзывается слабым уколом… Ревности? Нет, раздражения. И злости.
– Это было делом случая, – вдруг продолжает Бен, появляясь на пороге. Она вздрагивает, смотрит на него и бормочет себе под нос: «Мне очень жаль». Бен мягко улыбается. – Мне повезло, что я был на заднем сиденье, вот и все. Теодор успел вытащить меня, а потом машина пошла ко дну. И в этом нет ничего удивительного. Никакого божественного провидения или судьбы – просто так вышло.
Он поднимает глаза к Теодору, и тот видит, что Бен продолжает улыбаться.
Теодор до скрипа сжимает зубы. Чертов оптимист.
– Вам знакома проблема вагонетки[24], мисс Карлайл?
Когда она поворачивается к нему и мотает головой, он почти ждет любых ее слов, чтобы опровергать, спорить, отстаивать свое. Это все она виновата. Она подняла тему, которую не обсуждают в их доме. Она заставила Бена вот так улыбаться, как будто чертов Паттерсон знает все тайны бытия и мирится с ними, как будто в их странной семье Теодор – единственный, кто пытается найти смысл существования, но так его и не находит. Он открывает рот, чтобы продолжить.
– Хватит, – обрывает Бен. Теодор прожигает холодным взглядом и его, но молодой человек фыркает и покровительственно кладет руки на плечи худенькой, внезапно маленькой Клеменс.
– Раз уж ты позволил ей обо всем узнать, – злится Теодор, – то пусть дослушает до конца. С точки зрения морали я был…
– Идиотом, – заканчивает Бен. – И не нужно винить в своей вечной злости всех вокруг. Пойдемте, Клеменс, вам стоит выпить чай и успокоиться, оставим этого огра наедине с его личной драмой.
Они уходят – Клеменс оборачивается и обеспокоенно глядит на Теодора поверх руки Бена, – и оставляют «этого огра» наедине с собой. Он слушает мерное тиканье настенных часов. Злится. Пытается вернуть себе самообладание.
Чертова девица выпотрошила ему всю душу назойливыми вопросами.
Часы бьют половину второго, и Теодор с мстительным удовольствием отправляет в раковину остывший кофе, подернутый мутной пленкой.
Всего одна чашка напитка богов, и он будет в норме.
* * *Одной чашки оказывается мало. Теодор выпивает две, а третью берет с собой в надежде, что Клеменс уже ушла, но чуда не происходит. Он балансирует подносом с кофейной чашкой и тостами, видит ее, все еще сидящую в его кресле, и посуда в его руках начинает слабо позвякивать.
– Я уже ухожу, мистер Атлас, – кивает Клеменс, правильно истолковав этот звук. Слез на ее лице больше не видно, выглядит она вполне спокойной. Смущенной, улыбающейся. Собой.
Если бы Теодор мог прыгнуть в жерло вулкана в обмен на то, что ему сейчас нужно сделать, он бы раздумывал не дольше минуты. К сожалению, никто и никогда не тянет его за язык, заставляя ругать ни в чем неповинных девушек и срываться на них за свои обиды.
Поэтому Теодор очень аккуратно ставит поднос на столик перед Беном
