Обцеловав его одинокую ногу, мы приступали к своим делам.
Дом Зиро окружал щербатый забор, и тот участок, что лежал внутри – садик – мы, девушки, поливали ежедневно, таская от колодца полные до краев ведра. Увлажненная земля становилась достаточно плодородна и дразнила окружавшую нас засушливую пустыню, принося роскошный урожай фруктов, конопли и овощей, которые под безжалостным солнцем созревали мгновенно.
Мы ухаживали за домашними животными. В кузове дешевого грузовичка «Форд», сломанного и брошенного в пыли задолго до того, как старшая из нас появилась на свет, жили куры, а по дворику разгуливали похожие на дьяволов козы с черной шелковой шерстью и рогами, завитки которых ниспадали почти на глаза. Заходить в сад козам строго воспрещалось, и если кто-то из девушек, замешкавшись, пропускал козу поживиться на грядке с фасолью или на участке с капустой, то провинившуюся Зиро колотил, а козу отправлял на тот свет броском ножа. Тогда мы несколько дней имели редкое удовольствие полакомиться тушеной козлятиной, но поскольку у девушек отсутствовали резцы, мясо приходилось разваривать до пюреобразного состояния. Потом шкуру козы выделывали, и у нас появлялось еще одно одеяло. В процессе обработки шкуры висели на солнце там, где обычно выкладывали белье, добавляя смрада к непотребной вони свиных экскрементов. Козы давали нам молоко, и мы иногда предпринимали злосчастные попытки изготовить сыр; к сожалению, ни разу не вышло, всегда заводились личинки.
А еще мы мыли краденые авто, которые Зиро хранил за забором позади дома, словно ухоженное стадо тягловых тварей, стирали одежду, готовили еду. Раз в неделю, в среду, по двое на машине выезжали охотиться за отбросами в городской супермаркет за тридцать трясучих миль; поэтому наша домашняя еда, которая состояла из овощей, крупы, яиц, козьего молока и редкой роскоши – куриного или козьего пюре, дополнялась содержимым мусорных контейнеров с испорченной едой и объедками; мы находили баки на бетонной разгрузочной платформе перед задним входом, откуда их забирали на свалку. Связки зеленых бананов, пачки с жилистым салом, размякшие брикеты мороженого, заграничный сыр в целлофановой обертке с изгрызенными мышами краями, редкие вкусности, горгонзола, бри, грюйер; пачки масла, самую малость прогорклого… из огромных пластиковых контейнеров, как из рога изобилия, расплескивалась протухшая роскошь. Подчистив мусорные баки, мы покупали для Зиро и его пса мясо в мясном отделе. Мы-то ели то же, что и свиньи, а наш хозяин и его ищейка Каин три раза в день получали свежее мясо, причем девушки честно платили, из наличных, которые зарабатывали, приторговывая своими прелестями в Лос-Анджелесе. Тем летом все семеро работали в городе проститутками три месяца, чтобы накопить достаточно денег для полноценного питания на зиму для Зиро и его любимца.
К концу зимы, по их убеждению, города вскроются, как гнойники. Тогда они спрячутся на своей укрепленной ферме и, пока не улягутся беспорядки, будут жить за счет собственного производства. Во время гражданской войны Зиро наконец найдет убежище Тристессы, изнасилует ее и, конечно, убьет, что вернет его мужской силе былую мощь. Я прекрасно понимала, что все его бешеные вопли летели в адрес Тристессы, но при этих словах мое сердце останавливалось. Паранойя затмила ему разум. Неизменные свистящие, которые он издавал в кульминационные моменты ярости, готовы были превратиться в ее змеиное имя, словно он выплевывал ее в бесплодных оргазмах. Возродив убийством свою фертильность, Зиро нагрянет на вертолете в Лос-Анджелес, где они смогут взять из витрин-морозилок все, что душа пожелает, не заплатив при этом ни цента; они станут жить в пентхаусе в заброшенном городе, день напролет смотреть цветной телевизор и заново начнут заселять внезапно опустевший континент, где не останется никого, кроме рода Зиро.
Девушки свято верили своему хозяину. Зиро так часто пел и отплясывал на стойке старого бара личную интерпретацию «Гибели богов», что они убедились: по-другому и быть не может. Они все – и Мэриджейн, и Сэди, и Эпл Пай, и Крошка, и Бетти Буп, и Бетти Луэлла, и Эмелина, – излучая полную уверенность, твердили эту сказочку, и, в конце концов, мне пришлось в нее поверить, как в ниспосланное свыше Писание. Однако жалость, которую я к ним испытывала, испепеляла меня изнутри; эти бедные девочки воистину посвятили себя, свое тело, сердце и душу Церкви Зиро.
Когда я мыла посуду с Эмелиной или пропалывала сорняки на грядках с Бетти Луэллой, я пыталась разъяснить им, как на самом деле в мире обстоят дела; говорить приходилось очень тихо из-за страха, что услышит Зиро, или кто-то из девушек меня предаст – чувство локтя у них практически отсутствовало, они постоянно подводили друг друга под порку. Но с кем бы я ни толковала, они лишь улыбались мне, терпеливо, снисходительно, как улыбаются глупым деткам, шептали, что я все пойму, когда придет время, и вообще разговаривать запрещено.
Общая страсть к одноглазому одноногому маньяку поддерживала уверенность в его россказнях, а так как любовь можно доказать лишь верой, то каждая стремилась перещеголять своей уверенностью остальных, ведь между ними постоянно существовала нервная конкуренция, причем не только за справедливую долю его внимания. Вымысел Зиро зависел от их уверенности; любой бог, даже самый захудалый, чтобы поддерживать свою репутацию, нуждается в пастве. Мрачные биографии девушек были во многом схожи: неблагополучные семьи, колонии для несовершеннолетних, инспекторы по УДО, лишение материнских прав, неадекватная фигура отца, наркотики, сутенеры, неприятности… Они любили Зиро за атмосферу власти, которую создали своим повиновением. Сам по себе он ничего выдающегося не представлял. Их порабощала его ненависть к ним. А они ради него притворялись, что верили, будто вяленькое впрыскивание его священной, пусть и бесплодной, семенной жидкости хранит их от всех мирских болезней.
Мы жили, как, наверное, женщины мормонов, в полном и бесповоротном рабстве; бо́льшую часть времени мы проводили обкуренные, окосевшие, накачанные сладковатым дымом травы. А как еще можно было терпеть – скуку, свиней, тяжелый труд, ужасную еду, блох, жесткие кровати, постоянное рукоприкладство, невозможность поговорить?.. Да, этот мир изменила трава и красноречие Зиро. Этот дом стал замком Соломона, город-призрак превратился в Новый Иерусалим, вертолет – в огненную колесницу, а детородный орган – в горящую золотую стрелу.
Попадая в город, я рыскала в поисках старых газет и тайно их просматривала; если бы Зиро пронюхал, что я ищу информацию о внешнем мире, он бы содрал с меня шкуру. Из отсыревших, заляпанных страниц, которые кто-то сунул в мусор, я узнала, что осада Гарлема продолжается, хотя эту информацию западная пресса упоминала лишь мимоходом, гораздо больше внимания уделяя подвигам Нацгвардии
