Прибыли и монархи из других стран. Только-только закончились похороны Гюнтера Блакори с сыновьями в Рибенштадте, и правители перенеслись сюда, из скованной морозом Блакории в плачущий дождем Лаунвайт.
Люк, появившийся со всеми родными – за исключением Марины, конечно, – поглядывал на царицу Иппоталию: она накануне хоронила свою семью, и сейчас ее лицо казалось восковым, застывшим, и веяло от нее горем. Он запомнил ее полной жизни женщиной с ослепительной, свежей, притягательной аурой – так видел Люк в змеиной ипостаси на берегу Маль-Серены, – а сейчас она больше напоминала статую. Смотрел он и на королеву Василину, так отчаянно сжимающую губы и неосознанно прижимающуюся к мужу в поисках поддержки, что становилось ясно, каких трудов ей стоит не заплакать. На холодное лицо бывшей невесты, Ангелины Рудлог, и на невозмутимых правителей Песков, Бермонта и Йеллоувиня.
«Ведь они понимают, что это могли быть похороны любого из них, – думал он. – И все равно не могли не прийти сюда».
Да, сверкающие защитами, окруженные охраной, – но они здесь, иначе всей Туре стало бы ясно, что их удалось запугать.
Под слова молитвы литой саркофаг с телом Луциуса Инландера начали опускать вниз, и Люк почувствовал, как сжались на его локте пальцы матери. Берни и Рита стояли по обе стороны от них.
Присутствующие склонили головы, прощаясь. Были здесь и овдовевшая княгиня Форштадтская, и молодой герцог Таммингтон. Не один Люк разглядывал окружающих. Он сам чувствовал на себе многочисленные взгляды аристократов. Все гадали: кого же выберет корона после того, как закончится срок траура. Судя по кучкованию вокруг молодого Таммингтона, явно растерянного таким вниманием, самым вероятным кандидатом считали его. Впрочем, логично: из первой двадцатки он единственный остался в живых.
Люка очень подмывало поинтересоваться, не оборачивается ли милейший коллега по титулу змеем Воздуха, – аура у Таммингтона была крепкой, сияющей, но кто его знает, до какой степени она должна вырасти для оборота? Интерес был не из чистого любопытства, а из чувства самосохранения. Если оборачивается – значит, не слабее его, Люка, и это очень бы порадовало.
Инляндский престол Кембритча не интересовал ни в малейшей степени, а уж если совсем честно, вероятность получить его вызывала ужас, и поэтому различного рода недомолвки и загадки, связанные с отношением к нему Луциуса Инландера, а также усиление его крови браком с Мариной вызывали нехорошие подозрения. И если до частичного разрешения первого вопроса оставалось несколько дней – уже в четверг будет готов анализ, где скажут, является ли он, Люк, сыном графа Джона Кембритча, – то второе даже при утвердительном ответе может сыграть нежелательную роль.
Саркофаг ушел под землю, его накрыли сверху белоснежной мраморной плитой и флагом Инляндии – как и три других. Молитвенная служба закончилась, маленький оркестр тронул инструменты, ударами сердца бухнул барабан – и потекла над разрушенной усыпальницей Песнь Ушедших, как всегда, вызывая своей тоскливой чистотой и солнечной, обнадеживающей радостью в конце ком в горле.
Люк поймал взгляд королевы Василины, почтительно склонил голову, и она едва заметно кивнула в ответ. Утром у них состоялся телефонный разговор – как члену семьи Люку дали личный номер королевы, и его светлость не постеснялся им воспользоваться, потому что вопрос был срочный. Василина Люка выслушала, подумала, о чем-то вполголоса посоветовалась с принцем-консортом и ответила герцогу согласием и обещанием содействовать.
– У вас с Мариной все в порядке, лорд Лукас? – ожидаемо тревожно поинтересовалась она в конце разговора.
– Все прекрасно, ваше величество, – легко соврал он, – я счастлив и делаю все, чтобы и герцогиня была счастлива.
Королева с сомнением помолчала после этих слов. Но, к удивлению Люка, вместо ожидаемых угроз и напоминаний, что дом Рудлог его в порошок сотрет, если он чем-то обидит жену, решилась на чуть большую степень откровенности. И голос ее был мягким:
– Марина – очень сложный человек, лорд Лукас. Пожалуйста, берегите ее. Даже в моменты, когда ее… трудно любить.
– Мне не трудно, ваше величество, – усмехнулся он на этот раз вполне искренне. – Да и вы знаете, я сам не подарок.
– Да, – с почти незаметным упреком проговорила Василина. И повторила: – Берегите ее, Лукас.
Ушли монархи, разъехались с Холма королей аристократы, и Люк с семьей на машине вернулся в Дармоншир-холл, а затем телепортом перешел в замок Вейн. Настроение было премерзким. Впрочем, таким оно было все последние дни, со свадьбы.
Марина замкнулась в себе и на все его попытки примириться отвечала равнодушием и холодностью, и не заставляли ее оттаять ни подарки, ни совместные обеды, ни цветы, ни прикосновения. Лишь один раз в ее глазах мелькнуло что-то похожее на радость – когда вчера, в воскресенье, в конюшни Вейна привезли ее жеребца, Пастуха Августа.
Марина ласково здоровалась с конем, гладила его по умной морде, не обращая внимания на Люка, затем несколько раз провела жеребца по кругу и с сожалением передала конюху, чтобы Пастуха выездили, дали размяться.
– Мне все равно не стоит сейчас ездить верхом, – объяснила она, когда Дармоншир сопровождал ее в замок. – Но… спасибо.
– Чем я могу еще порадовать тебя? – спросил он, целуя пальцы супруги. Марина дернулась, губы ее скривились.
– Ничем, Люк.
Его светлость терпеливо пробовал один способ за другим, терпел поражение, отступал и выжидал, старательно сдерживая тоску, раздражение, желание настоять на своем и заставить ее снова откликаться ему. Задача была сложнейшая – но ему ли бояться сложных задач?
Марина
Замужество – ужасно скучная вещь. Особенно когда мужа видеть не хочешь, на работу ходить запрещено из соображений безопасности (и разумных соображений), к сестрам наведываться в гости – сразу вызывать у них вопросы о том, почему счастливая новобрачная не наслаждается замужеством. Можно было бы заглянуть к Кате, но Тандаджи обязательно доложит об этом Василине, и тоже возникнут вопросы.
Мартину с прошедшим взрывом не до меня, и дергать его некрасиво. За пределы замка выходить нежелательно, так как брак тайный. Можно, конечно, выехать в полумаске, но куда здесь выйти? Мне не хотелось ни в магазины, ни на концерты, хотя Люк с похвальной настойчивостью пытался меня развлечь. Разве что съездить полюбоваться на море, в которое я чуть не улетела на «Колибри»? Чтобы осознать свою глупость до конца?
Теперь, по прошествии нескольких дней, мне было жутко жаль прекрасную машину. И себя было жалко. И Полю, и бедного ребенка, который мог умереть, еще даже в эмбрион не развившись. Как я могла обо
