Александр с одобрением посмотрел на Матвея, но покачал головой.
– Я думал об этом. Но, Матвей, там огромный мир. Как наша Тура. Как мы их найдем? Тем более без стихийной магии ни я, ни ты не бойцы. Идея захватывающая, но нужно всегда действовать адекватно своим силам и ситуации. Мы с тобой нужны здесь. А там есть Тротт. Он должен справиться.
Скрипнула дверь. В комнатку вошли двое гвардейцев, поздоровались, начали снимать верхнюю одежду. Алекс встал, поднялся и Ситников.
– Мой личный номер, – сказал Александр, быстро выводя цифры в маленьком блокноте и вырывая листок. – Я не всегда смогу смотреть отчеты, Матвей. Если вдруг тебе покажется, что внизу происходит что-то очень важное, звони. Обязательно звони.
В Катин дом он постучался, когда было около десяти вечера; подтаявший за день снег уже схватило поблескивающей в свете редких фонарей ледяной корочкой. Было морозно и очень тихо, в монастырском поселении светились редкие окошки в домиках, и сиял теплым огнем храм в центре.
Алекс мог бы и Зеркало открыть, но он так устал за день, что прислонился плечом к стене у двери и, глядя на звезды, ждал, пока ему откроют, и наслаждался зимним безмолвием. После вчерашних оглушительных событий местная благодать казалась почти неестественной.
Скрипнула дверь – Катерина, в темном теплом платье, с белой вязаной шалью на плечах выглянула наружу, и Алекс не отказал себе в удовольствии притянуть ее к себе, обнять, коснуться холоднющими губами теплой кожи на щеке.
– Как ты меня все время чуешь? – пробормотал он. – Совсем тихо же стучусь.
Катя пожала плечами, посмотрела темными глазами куда-то даже не в глаза ему – в душу. Как есть ведьма.
– Дети спят, – шепотом проговорила она. – Заходи в дом. Голодный опять?
– Да, – так же прошептал он, не двигаясь с места.
– В дом, Саша, – строго сказала она и высвободилась, поправила шаль, выдыхая пар. Улыбнулась и быстро поцеловала его в губы.
Ужин был обжигающе-вкусным; женщина напротив, наливающая чай и отрезающая кусок собственноручно приготовленного пирога, – тонкой, отчаянно красивой, очень домашней и родной. Хотя они ни разу не были вместе с того момента, как пережили похищение. Целовались, держались за руки, даже спали рядом – но тронуть ее Алекс так и не решался.
– Я сегодня гадала, – сообщила Катерина. – Надолго уходишь, Саш?
– Видимо, да, – задумчиво произнес он. – У тебя здесь получается?
Катя улыбнулась, настороженно-рассеянно оглядела маленькую кухню с цветастыми занавесками, за которыми стояла морозная ночь.
– Да. Только нет голода потом. Отец Виталий говорит, это потому что Триединый – прародитель всех Великих Стихий, и Черный – тоже его часть. Поэтому и сомнарисы себя тут так хорошо чувствуют. Просто во внешнем мире для нас нет поддержки Жреца, поэтому мы вредим другим своими ритуалами и можем сами сорваться, вот и запрещено черное колдовство. Хотя по сути нет плохой или хорошей родовой магии. Всё можно использовать во благо или во вред.
Она беззвучно помешала чай, аккуратно отложила ложечку, зябко поправила шаль.
– Опасность тебе грозит, Саша. Потери. Смерть за спиной. Не хочу тебя отпускать. Ты стал мне якорем в мире. Как жить, не зная, что с тобой?
Он поманил ее пальцем, и, когда Катя подошла, притянул к себе на колени, потерся носом о плечо, поцеловал запястье.
– Вот, – вокруг ее руки обвилась тройная золотистая нить. Такая же появилась у него на запястье. – Если не смогу позвонить, всегда по ней будешь знать, в порядке ли я. Если ранен буду – стянется немного болезненно, запульсирует и отпустит. Если в реальной опасности – запульсирует часто, почти до вибрации. Если погибну, – он поморщился, потому что Катя вцепилась в его руку до боли, – будет ощущение ледяного браслета.
– Не призывай смерть, – горестно прошептала герцогиня, – она и так близко.
Алекс допивал чай, Катя сидела у него на коленях, прижавшись виском к плечу и медленно, ласково скользила губами по шее, вверх-вниз, вверх-вниз, согревая горячим дыханием. И он гладил ее по спине, чувствуя, как его нежно касается шершавая и бархатистая темная аура, заставляя сердце биться быстрее, а тело – наливаться силой, прогоняя усталость.
Катя зашевелилась на его коленях, встала. Вздохнула, словно перед прыжком в пропасть, и даже зажмурилась на мгновение.
– Пойдем, – сказала она – шаль ее скользнула с плеч на стул. – Пойдем, Саш, я хочу тебя.
Ночь была темна, щедра, жарка и отчаянно полна жизнью. Стонами женщины, запахом ее, касаниями тонких пальцев и полных губ. Влажной спиной, выгнувшейся, вздрагивающей под его движениями, налитой грудью в ладонях. Темными взглядами через плечо. Сбившимися от дикого желания простынями, горячей кожей под языком, вкусом покорности и чуждости, сладко приправленных опасностью.
Собственным шепотом – почему-то Александру никак не хватало слов, чтобы выразить все, что он чувствует, и он раз за разом шептал одно и то же, многократно повторенное: «Какая ты, Кать… Катя…» И почти с благоговением смотрел, когда она склонялась сверху, оседлав его, чтобы поцеловать, и хватал ее за бедра, не в силах выдерживать мучительно медленный ритм, и послушно всасывал в себя соски, когда она требовательно выгибалась навстречу. И раз за разом в конце ощущал шершавую, почти болезненную ласку темной ауры – от этого удовольствие становилось почти невыносимым.
Алекс заснул, не в силах встать и сходить в душ. Но он не зря был боевым магом: даже сквозь сон ощущал, как Катерина лижет его лоб – раз, другой, третий, – что-то долго и настойчиво шепчет, ласково гладя его по волосам. Пахло кровью – пальцем она водила ему по лбу, рисуя то ли круг, то ли шестиугольник. Снова звучал шепот, и опять чувствовал он прикосновение языка.
– Колдуешь? – еле сумев раскрыть рот, пробормотал Александр, притягивая ее к себе.
– Да, Саш, – неслышно выдохнула она. – Спи.
– Я вернусь, и выйдешь за меня, Кать. – Язык ворочался неохотно, все тело было тяжелым, как плита.
– Только вернись, – попросила она и тихо подула ему в лицо, на лоб, как ребенку. Поцеловала – и он, успокоенный этой нежностью, окончательно ушел в глубокий сон.
5 февраля, Рудлог, Север
Алмаз Григорьевич Старов еще раз спешно осмотрел законсервированную обсерваторию, добавил сил в застывшую паутину плетений, выключил свет – погрузились во тьму и огромный телескоп, и несколько ярусов исследовательского центра, и столы его коллег и помощников – и, не оборачиваясь, торопливо направился к выходу.
Он работал до последнего, но вчера растущая со дня смерти двух Белых королей
