– Да что они о себе возомнили, – бормотала кудрявая дама. – Кто дал им право решать, годится или не годится наш мордешор для работы?
И она так яростно пронеслась через створки дверей, что они едва удержались на петлях.
– Угрожать ей лишением магии…
– Мы никогда такого не позволим!
– Они предлагают использовать эти грубые, современные методы, – содрогнулся пожилой джентльмен. – Будто что-то может заменить заботу мордешора! Да эта современная магия нас в землю закатает!
– Никакого понятия о приличиях!
Но еще тяжелее для Лейли оказались упреки в некомпетентности со стороны обвинения. Аргументы против девочки сочились таким пренебрежением…
– Это просто дитя, которое даже не ведает, что творит!
– Она должна играть с куклами, а не трупами!
…что нечего было и надеяться: никто не станет с ними спорить. Всякий раз, когда адвокат разражался очередным потоком бреда в духе «Этому ребенку место на игровой площадке, а не на кладбище», судья принимался кивать, как болванчик. Лейли с разбитым сердцем смотрела в сторону.
К финалу она была совершенно деморализована.
За обвинение выступали семь прокуроров – один другого злее и красноречивее. За Лейли был один адвокат – молодой, унылый и приставленный к ней только этим утром. Казалось, обвинение часами развивало свою унизительную, хитро выстроенную риторику, прежде чем перейти к беспощадному допросу. Тот заставил Лейли почувствовать себя еще более маленькой и нелепой.
Из протокола слушания:
– Вы посещаете школу, юная леди?
– Нет.
– У вас есть какие-нибудь игрушки?
– Нет.
– Это кровь у вас на одежде?
– Я… Да, но…
– У вас есть родители?
Молчание.
Судья:
– Пожалуйста, отвечайте на вопрос, мисс Фенжун.
– Нет, – сказала Лейли тихо. – У меня нет родителей.
– Значит, вы живете одна?
– Да.
– В старом, промозглом доме на отшибе, где вы целыми днями моете тела мерт…
Защита:
– Возражаю, ваша честь. Какое отношение это имеет к делу?
Судья:
– Возражение отклонено. Мне интересно проследить за ходом мыслей.
Снова обвинение:
– Позвольте, я переформулирую. Вам бы хотелось посещать школу?
– Да.
– Вам бы хотелось, чтобы у вас были игрушки, чистая одежда и любящая семья, которая о вас позаботится? Вам бы хотелось радоваться детству вместо того, чтобы трудиться день за днем без выходных и отпусков?
Лейли заколебалась. В горле встал ком.
– Ну… – произнесла она наконец. – Я… Я…
Судья:
– Отвечайте на вопрос, мисс Фенжун. И помните, что вы под присягой.
– Да, – прошептала Лейли, чувствуя, что сейчас расплачется, и пристыженно опустила голову.
– Больше вопросов не имею, ваша честь.
Вот чего Лейли не сумела объяснить: она хотела всё это. Хотела ходить в школу, иметь любящую семью, радоваться детству и оставаться мордешором. Она не хотела терять эту часть своей жизни.
Ей требовалось больше.
* * *Скажу сразу: план Алисы сработал хорошо. Он просто сработал не так хорошо, как она надеялась.
* * *Вторая половина дня была исполнена прекрасного драматизма. Едва стороне Лейли было предоставлено слово, как Оливер пристально посмотрел на адвоката, и тот сел обратно, даже не раскрыв рта. Внимание всех присутствующих мальчик бережно сосредоточил на центре зала. Эта сцена предназначалась только для Алисы.
И наша талантливая подруга из Ференвуда не подвела. Для начала она убрала из комнаты весь цвет и свет, превратив ее в черный задник для будущей истории. Затем, зажав в руке кисти, кивнула Беньямину. Им предстояло шаг за шагом показать и рассказать собранию, из скольких замысловатых этапов состоит работа Лейли. Это был единственный раз за день, когда духи сидели тихо, как мышки; их зачаровала не только история, но и картины, которые расцветали в воздухе по воле Алисы.
Их правдоподобие пугало даже художницу. Раньше Алиса творила такую магию только в одиночестве и в гораздо меньшем масштабе – но ее способности оказались куда шире, чем она подозревала. Девочка с легкостью могла перенести краски (и изображения) прямиком из своего разума на любой холст. Чтобы нарисовать картину, ей нужно было лишь вообразить ее – а кисти помогали Алисе уточнить цвет, масштаб и расположение предметов.
Это была довольно долгая демонстрация, подробностями которой я не стану вас утомлять (вы и так уже знаете, что делала Лейли с мертвецами). Скажу только одно: Алиса изобразила историю со всем мастерством опытного живописца, а Беньямин, намеренно подпустив в рассказ трагизма и пафоса, умело подчеркнул голосом наиболее трогательные моменты. Пожалуй, самой впечатляющей частью оказалась та, где он описывал десятки тысяч неувядающих роз, выращенных мордешором в память о каждой душе. Здесь призраки дружно ударились в слезы и принялись рыдать так громко, что Лейли пришлось напрягать слух, чтобы разобрать хоть слово из повести Беньямина. Затем шесть фантомов столпились вокруг мордешора и зашептали ей слова ободрения, клянясь не бросать девочку, чем бы ни закончился сегодняшний день. Лейли была так тронута их поддержкой, что сама не сумела удержаться от слез.
Тем временем Оливер быстро и искусно убеждал людей в зале, что именно так и должна выглядеть правдоподобная (и вполне соответствующая закону) защита. Когда история подошла к концу и свет загорелся вновь, вся комната погрузилась в осторожную задумчивую тишину – которая постепенно сменилась гулом встревоженных шепотков. Судье пришлось несколько раз постучать молотком по столу, призывая собрание к порядку.
Лейли нервно покосилась на присяжных, ища признаки того, что их впечатлила демонстрация Алисы. Увы, все они сидели с совершенно непроницаемыми лицами. У девочки сжалось сердце.
Судья кивнул адвокату Лейли.
– Желаете добавить к защите что-нибудь еще?
– Нет, ваша че…
– Да! – выкрикнула Лейли и поднялась так порывисто, что сама удивилась.
Адвокат растерянно заморгал. Сейчас он как никогда напоминал полевку.
– Ваша честь, – уже спокойнее обратилась Лейли к судье. – Я хочу дать показания.
* * *Друзья так яростно защищали ее сегодня – и за эту помощь и упрямую преданность она всегда будет благодарна, – но сейчас настало время сражаться самой. Обвинение выставляло Лейли слабой и незрелой – то есть именно такой, какой она не была. Они называли ее действия легкомысленными и безответственными, словно эти качества напрямую проистекали из юности. Они упирали на ее возраст, будто Лейли следовало его стыдиться, и произносили «ребенок» в уничижительно-насмешливом тоне. Они сделали все, чтобы убедить присяжных в одной мысли: Лейли, вследствие своих малых лет, по определению была никчемной, некомпетентной, лишенной собственных страстей и намерений, а потому совершенно недееспособной.
Все это было ложью.
Да, Лейли едва сравнялось тринадцать лет, но она жила, любила и страдала – и возраст никак не позволял так небрежно сбрасывать со счетов ее чувства. Юность не делала ее раны менее тяжелыми, эмоции – менее значимыми, а ее саму – менее важной. Это она и заявила суду в тот день – вздернув подбородок и расправив плечи, – пускай изнутри ее и колотила дрожь. Прямо сейчас она была одна во всем мире и, за исключением новых друзей, могла полагаться только на себя.
Неужели, сказала она, этого недостаточно, чтобы заслужить уважение Старейшин?
(Здесь призраки заулюлюкали и одобрительно потрясли лампы на стенах.)
Вместо того
