На пороге возникла Йола Икстли собственной персоной. Оглядев меня с растрепанной макушки до голых пяток, она изрекла:
– А что у вас тут такое?
– Это у нас тут трындец, – пробормотала я, прикидывая, то ли одеться и спуститься в столовую, то ли попробовать заснуть.
– Ух ты, какой большой! – восхитилась Икстли, поплотнее запахивая наспех накинутый халат. – А я думала, это ты кого-то с кем-то не поделила…
Я удивленно изогнула бровь.
– Ну… Совсем недавно ты и Моркер тоже имели весьма горячую беседу.
– У нас была не беседа, а деловой обмен мнениями. Без лишних эмоций и ярких эпитетов. А тут всего лишь сестры решили посекретничать…
Я пожала плечами, словно подобные сцены были в порядке вещей и каждое утро я начинала именно так, со скандала, а не с чашки кофею.
– А-а-а… Ну раз беседа, то мне и беспокоиться не стоило, – заявила незваная гостья и… прошла в комнату. – А то наставник просил за тобой присмотреть. Сказал, что ты переутомилась.
– Да, резерв на нуле, – брякнула я, вспомнив, что вчера выложилась по полной и даже слегка переоценила свои силы, из-за чего щеголяла под луной, едва прикрытая остатками разорванной простыни.
– Даже так? А магистр упомянул, что ты истощена физически…
– И физически тоже, – на всякий случай заверила я. – Вон какая тощая!
Я и вправду была даже с уродреей далека от гоблинских идеалов. К слову, именно у этой расы самая красивая та, что дородна телом, высока, сильна, с могучими руками и кривыми ногами. Последнее, как мне в свое время объяснил старый гоблинский шаман, с которым мне как-то довелось столкнуться, вызвано тем, что ноги колесом позволяют гоблинше не только на коне лучше держаться, но и мужчину в постели страстно обхватывать. Потому-то чем ноги «округлее», тем они для гоблинов симпатичнее.
Я же, наоборот, никогда особыми формами не блистала, а вот сейчас с этой прожорливой метой и вовсе стала похожа на спицу.
– М-да, – только и выдала Икстли, еще раз оглядев меня.
Сочтя, что забота Йолы (прибежала ведь, с постели, судя по всему, соскочила) достойна ответного жеста, я пригласила огненную составить мне компанию за завтраком.
Условились встретиться через пол-удара колокола в столовой. Но спустя положенное время оказалось, что завтракать спустилась не только сестра, но и братец Икстли.
То ли брюнет не выспался, то ли его подменили, то ли какая гарпия укусила, но он был на удивление дружелюбен. Я огляделась, ища рядом с собой того, к кому вполне нормально обращался этот заносчивый сноб.
Видя, что я озадачена, огненная хмыкнула и пояснила:
– Мой братец источает ведра холодного презрения обычно в сторону тех, кого не признает за равных.
– Финансовое положение у меня осталось прежним, – заверила я. – Как и прежде, готова торговаться на ярмарке за каждую гнутую медьку.
– Дело не в финансах, – усмехнулся Хейм. – Просто ты доказала, что достойна быть в команде.
– И чем же? – Мне стало любопытно.
– У тебя не только высокий уровень дара. Главное, ты знаешь, как его использовать. И еще… в тебе нет трусости и страха перед опасностью…
«Как и у всех нас» осталось недосказанным, но я поняла.
Завтрак прошел вполне дружелюбно. А потом я вспомнила, что реферат, увы, сам себя не напишет, и пошла в библиотеку. Там и просидела до вечера.
Следующий выходной провела так же, с одной поправкой. Помимо написания реферата и выполнения других заданий по учебе я отрабатывала гонорар на шубу. Для этого даже пришлось стащить форменный бланк из целительской.
Благо мы, ведьмы, народ, умеющий не только проклинать. Спектр пакостей у нас широкий, подготовка к оным – разносторонняя. Потому, пошуровав шпилькой в замочной скважине, я заполучила-таки бланк с оттиском печати лекаря.
А дальше… моя фантазия плюс справочник по заболеваниям – и Малькольм Бетерби стал несчастливым обладателем серогнилостной гейнерии, недуга, передающегося исключительно через любовь. Точнее, через занятие оной.
Затем милый листочек (ну совершенно случайно) оказался лежащим на одном из подоконников женского общежития. Аккурат рядом с комнатой, где проживала Фелисия. Сия адептка была знаменита не столько красотою и оценками, сколь своим талантом сплетницы. В деле промывания чужих костей Фелисия не имела себе равных. Ей бы в качестве работника новостного листка цены не было. Но увы, ее батюшка посчитал, что основной свой талант его дщерь и так у себя разовьет. А вот для магического нужны учителя. Потому и определил Фелисию в академию, благо счет в гномьем банке это позволял.
Я поспешила убраться поскорее от порога главной сплетницы академии к себе в комнату. Оттуда уже второй день подряд носа не высовывали «красавицы» Винсон. Одна – с фингалом, вторая – полулысая. Мазями натирались и заживляющие заклинания читали… Но, видимо, мое благословение все же рьяно сопротивлялось чарам заживления, даруя поровну и синяков и ссадин обеим. Своего Майка, к слову, они тоже поделили. Ему досталось от обеих, хотя бедный парень попросту не знал, что эти двое – сестры. Получается же у молодых магов любить сразу нескольких, и Майк думал, что будет достаточно расторопен и аккуратен. Но увы…
От Гарда за выходные я через телепортационный камень получила несколько писем. Дракон все время проводил в зале медитаций, пытаясь восстановить резерв, и, судя по всему, это было легче сделать в отдалении от резонатора, то бишь меня.
Вечером накануне новой седмицы мы перебрасывались посланиями чуть ли не до полуночи.
Периодически светящийся камень жутко раздражал моих соседок, но на пару их попыток намекнуть мне, что они хотят спать, я так грозно сверкнула глазами, что обе Винсон сочли за лучшее отвернуться лицом к стенке и сделать вид, что их нет.
А между тем я читала строки, написанные резким почерком с наклоном:
«Ви, не знаю, зачем пишу. Это вообще плохая идея – написать тебе письмо. Поэтому я обязательно решил попробовать. Долго думал перед тем, как взять в руки перо. А потом, когда нашел, кажется, самую лучшую строчку для начала… скомкал бумагу.
Сегодня, идя к себе из зала медитации, заметил, что луна висит так низко, что кажется, будто ее щекочут макушки деревьев. А мне вспомнилась каемка розового предрассветного неба того самого утра, когда мы проснулись у меня в квартире. Скажи, Ви, а что ты больше любишь: утро или вечер?»
Я держала в руках письмо и улыбалась. Вместо сотни серьезных вопросов Гард спрашивал в общем-то о сущей ерунде. Но именно в мелочах видно главное.
«Ночь. Ночь, с ее пустыми улицами, звездами, отблесками костра и густым туманом. А ты? Какое твое любимое время?»
Ответ пришел почти мгновенно, простой и откровенный: «Знаешь, меня в детстве учили, что славный потомок рода Бьернов не должен к чему-то привязываться, что-то любить. Говорили, что выраженные предпочтения – признак слабости характера. А Бьерны всегда были сильными. Сильными магами с сильным характером… Поэтому с любимым временем у меня не сложилось, как и в
