– Так уж и лихо…
– Не спорь, – одернул Воислав. – Владимиру это может понравиться, и он предложит тебе ему служить.
– Но, батька, ты же уже присягнул ему.
– Присягнул ему только я один, за всю ватагу, а я говорю тебе о личной присяге, – терпеливо растолковал все своему олуху-ученику Воислав. – Да и, честно скажу, у меня был уговор с Добрыней. Так что как исполню я княжье поручение, то больше ему служить не буду.
– Как это? – У Данилы не укладывалось, как это можно перестать служить не кому-нибудь, а князю Киева. – Ты что же, обратно обережником станешь?
– Да нет, земля мне обещана, на ней и осяду.
– Ты? Да как же это? – Теперь Воислав совсем огорошил Данилу.
– Ты молод, еще не понимаешь, что устать можно и от битв, и от дальних стран, и от приключений. И оказывается, все, что ты искал, было совсем рядом, достаточно руку протянуть. Но не переживай, Даниил, – батька положил ему руки на плечи, встряхнул, – ты всегда будешь званым гостем в моем поместье.
Воислав улыбнулся, и Данила тоже.
– А по Владимиру сам решай, как быть. Твоя жизнь. Но я тебя вообще учить поклялся, если не забыл.
– Ага, мне за мечом сходить, обоерукий бой покажете? – загорелся Молодцов.
– Оружием ты недурно владеешь, научишься еще лучше, если захочешь, будет у кого. Я про другое. Мы с Шибридой и Клеком уезжаем тризну по Вуефасту справить, как раз к приезду князя должны вернуться. Старшим над ватагой я оставляю Скорохвата, у вас тут дела будут в Киеве, а одесную от него будешь сидеть ты. Я уже все решил, а ватага поддержит.
– Что? Но я… есть же Будим, другие обережники опытнее, почему я? – Блин, чтобы третий раз удивиться за разговор, такого с Данилой давно не бывало.
– Подумай, Даниил, ты в этом неплох. А сейчас иди пируй, но помни, с завтрашнего дня за все, что случится с ватагой, я спрошу с тебя и со Скорохвата.
Воислав стиснул загривок Данилы железными пальцами и, почти не прилагая усилий, отвел его в пиршественную, там легким хлопком в спину, выбившим весь воздух из груди, напутствовал его праздновать. Молодцов поплелся к своему месту, но на полпути его перехватил Скорохват.
– Садись вон туда, – добродушно сказал он.
Данила уместился и оказался слева от Скорохвата, с его левой стороны довольно лыбился Будим, наливал ему брагу в кубок.
– Пей, твое здоровье, – сказал новгородец, обнимая друга за шею.
Только на следующий день Данила понял, что все это значило.
Воислав, как и сказал, ускакал вместе с братьями-варягами в неизвестное место отправлять свои религиозные надобности. Молодцов давно уже перестал удивляться, как в Воиславе уживаются одновременно варяг и христианин. Проспал Данила до полудня следующего дня; как и другие гости, он провалялся на постели, брага и пиво все-таки оказались достаточно хмельными. Поэтому вышло так, что Молодцов пришел в себя только к вечеру и с чистой совестью остаток суток мог провести с Уладой.
Комнату им выделили на подворье не то чтобы большую, зато богато обставленную, с мебелью, кроме кровати и стульев, еще сундук, куда можно складывать вещи, на стенах и на полу были уложены шкуры. Комнатка располагалась под самой крышей, так что потолок был скошен, но главным плюсом этого помещения и всего подворья было то, что окна в жилых помещениях были заставлены не ставнями, не мутными бычьими пузырями, а слюдяными пластинами, через которые вполне сносно проникал свет. Стоили такие пластины чудовищно дорого, за одно такое окошко можно было несколько деревень купить со всеми жителями и скотным двором. Общую стоимость всего такого остекления даже представить было страшно. Конечно, сам оконный проем был маленьким (Данила, вытянув руки, с трудом протиснулся бы в нем), да еще перехваченный двумя толстыми рейками, чтобы в нем умещались четыре слюдяные пластинки. Разглядеть сквозь них, что происходит на улице, было невозможно, но свет от заходящего солнца сквозь проникал мягкий, рассеянный. Его вполне хватало, чтобы Данила видел танцующую Уладу. Танцевала она по его просьбе, одежды на ней не было, зачем? Исполняла она, должно быть, какой-то восточный танец, хореографическую ценность Молодцов не брался оценить, главное, этот танец предназначался только ему. Улада и правда потрясающе владела своим телом, превосходно двигала бедрами, гармонично составляла руками какие-то жесты, выбрасывала ноги. Самое интересное, в этом танце не было ничего возбуждающего, просто красивая девушка красиво танцует, правда, без одежды, и что?
Данила понял, что за всеми этими движениями кроется какой-то смысл, но понять его не смог. Он никогда не был силен в балете. Замерев на пару ударов сердца в позе со сведенными над головой руками, Улада громко выдохнула, вся мокрая от пота и довольная, с улыбкой упала на кровать. В объятия к Даниле. Тот погладил ее по пушистым русым волосам.
– Тебе понравилось? – спросила девушка.
– Очень. Так красиво, это непростой танец, так ведь?
– Ты заметил, – Улада положила голову Молодцову на колени, – да, он особенный. Я никогда его не танцевала… в доме удовольствий.
– Правильно, – Данила сделал вид, что не заметил ее смущения, – он не для этого предназначен.
Девушка опять на него задумчиво посмотрела.
– Знаешь, кому бы другому я этого не сказала, он бы меня за это ударил, но… мне иногда кажется, ты похож на женщину.
– Вот это новость. – Данила не обиделся, он захохотал. – А почему, можно узнать?
– Ты иногда видишь и чувствуешь то, что не положено мужчине.
– Кем не положено?
– Богами.
Данила фыркнул.
– Есть вещуны и иные ведающие люди, но ты не такой. Ты другой, – в очередной раз сказала девушка. – Поэтому ты обратил внимание на меня, тогда в Новгороде, понял, что я доношу боярину на других.
Улада опять потерлась щекой, как кошечка, словно заглаживала вину перед хозяином или боялась, что Данила обидится.
– А тот боярин, что же, он тоже был другой?
– Нет, что ты, он у ромеев это подглядел. Они горазды на всякие выдумки.
– Тогда ромеи, выходит, другие?
– Нет, не знаю, как объяснить… Ты внимательный, заботливый, обращаешь внимание на то, на что мужчины обычно и глаз не бросят. А ромеи, они хитрые и злые, только о себе думают и мошне своей. – Данила хмыкнул про себя после такой характеристики. – А ты такой… чуткий, но к простым людям.
– А другие, значит, не чуткие.
– Чуткие, – всерьез сказала Улада, – но к другому; бывает, воин лежит в постели, и думаешь, тебе ничего не стоит ему горло перехватить, но стоит к ножу потянуться, он сразу зашевелится, а если за рукоять схватить, так сразу и проснется. – Теперь Молодцов внимательно слушал, не перебивая. – А иной взглянет раз на тебя и все про тебя поймет, как батька твой Воислав, к примеру. У тебя же к
