– Полные кранты, – сдавленно прошептал Ковалев.
В голову пришла смутная догадка. Он схватился за мобилку, как за соломинку. Однако телефон не отреагировал на нажатие клавиш. На таком удалении от города связи, понятное дело, никакой, но по меньшей мере экран-то должен засветиться. Значит, села батарейка.
– Жил в одном городе маленький черный гробик мобильной связи, – пробормотал Ковалев, взвешивая на ладони бесполезную «Нокию». – Ну и ладно.
Устало доплелся до машины и хлопнулся на сиденье. С тоской осмотрел испачканные травой брюки и туфли. Злиться не было уже сил. Тяжело вздохнул: курить, надо закурить.
Проклятая пачка лежала на полике на самом видном месте. «Кэмел» – возьми с собой в дорогу! В рекламе сигарет крепкие мужики то падали в воду, то сражались с питонами в джунглях – приключения что надо! Ерунда. Вы попробуйте ночью приехать в деревню и найти дорогу! Круче любого сафари будет.
Виктор достал наконец злополучную пачку, извлек сигарету.
– Да-а, – многозначительно произнес он. – Такой хрени еще не случалось с вами, Виктор Сергеевич.
Табачный дым привел его в чувство. Спокойное урчание мотора вернуло душевное равновесие, уют салона отогнал тревоги.
– А что, собственно?.. Ночь теплая, есть не хочу, пить тоже, – он хлебнул пивка, – не хочу.
Сигареты есть, только устал, как собака, надо выспаться. А утречком спокойненько доедем. Если есть указатель, значит, есть деревня. А деревня – это Зот, а Зот – это хорошая компания.
– А хорошая компания… – Виктор цокнул языком, изображая открывающуюся бутылку. – По-моему, так. Кто ходит в гости по утрам? Тарам-барам, барам-тарам! – и заключил: – В общем, мудро.
Радио не работало: FM-каналы отвечали треском и шипением. Уже ничему не удивляясь, Ковалев выключил двигатель, послал аудиодиск в проигрыватель и удобнее устроился в кресле.
Максим Леонидов тоже, видимо, когда-то пережил крушение любви. Хотя черт их знает, певцов да артистов. За что у них ни возьмись – пиар: черный пиар, голубой пиар, розовый. Один беспросветный пиар, никакой личной жизни.
Композитор! А ну, сделай так, чтобы душа сначала свернулась, а потом опять развернулась!
От Питера до МосквыВези меня, тепловоз.От Питера до МосквыБутылка да стук колес.На будущем – пелена,На прошлом – туман с Невы… –терзал душу певец.
Сквозь мурлыканье тихой мелодии до Виктора долетел посторонний звук. Он прислушался, уменьшил громкость, потом вовсе поставил на паузу. На какое-то мгновение воцарилась полная тишина.
Впереди зашуршало, легкая волна прошла по траве. Виктор включил дальний свет.
Испуганно заржали лошади. Одна стала на дыбы, едва не скинув всадника. Кто-то закричал на незнакомом языке. Лобовое стекло с треском лопнуло, стеклянное крошево ударило в лицо, при этом что-то со свистом ожгло, дернуло правую щеку. Виктор вскрикнул от неожиданной боли, нырнул под приборную доску. Еще дважды треснуло стекло. Ковалев осторожно повернул голову и опешил: из спинки кресла торчало два оперенных прутика.
Господи! Стрелы, что ли?! Что за кошмар?! Что за бред?!
Два раза ударило по капоту. Снова отрывисто воскликнули на чужом языке. Забытое чувство – выжить любой ценой, – притупленное сытой жизнью, подхлестнуло лучше плети. Не медля ни секунды, Ковалев ужом выскользнул в высокую траву, успев схватить фонарь.
Неплохо было бы вооружиться, но инструмент лежал в багажнике. А пистолет спрятан в один из многочисленных ящиков в гараже. Уж и заржавел, наверно.
Виктор оглянулся: в свете задних габаритных огней темно-красными силуэтами маячили всадники. Обложили! Путь к багажнику перекрыт, оставалась одна дорога – в степь. И Ковалев бросился прочь от машины.
Вильнул в сторону, припал к земле, пополз, откатился и, вскочив на ноги, побежал дальше. Его маневр увенчался успехом – стрелы просвистели мимо, однако слишком близко. Слишком…
– Вот гады! – прошипел Ковалев, опять прижавшись к земле. – Ничего себе ночная прогулочка!
Перекатился. Перебежал… Земля ушла из-под ног. От неожиданности вскрикнул, попытался схватиться за край обрыва – пальцы едва коснулись острого каменного края, упругие стебли травы ощекотали ладонь. Он пролетел метра три, не осознавая, где верх, где низ, и кубарем покатился по склону. Звездное небо не один раз мелькнуло перед глазами, земля ударила в пятки, колени едва не вышибли зубы. Спружинившие ноги бросили тело вперед на колючки сухой травы.
Тьма сгустилась, отчего головокружение усилилось. Виктор пошевелился, ощупал пространство вокруг. Он лежал на животе, жесткая трава колола лицо, руки-ноги вроде целы, раненая щека горит, дергает. Со стоном перевернулся на спину, сел и отплевался. Хотел отряхнуться, да попал по ушибленному плечу.
– Вот повезло-то, а?! – По спине будто танк проехал. – Мама родная… Во повезло-о…
Он прыснул смехом и тут же расхохотался. Вспомнив о погоне, зажал ладонью рот, но смех не оставлял его. Плотно прижимая к губам грязную ладонь, Ковалев хохотал, кашляя сквозь пальцы. Приступ истерики закончился слезами отчаяния. Сбивая кулаки, он колотил по земле что есть мочи, рыча и проклиная себя, жену-суку, начальника-урода, придурков на конях.
Потом отдышался, огляделся. Справа-слева кустарник с серой листвой, выше через черную кромку оврага подмигивают звезды. Противоположный берег показался Виктору более пологим, и он осторожно покарабкался наверх, цепляясь за корни кустов, затаиваясь при каждом звуке.
Со степью что-то было не так. Присев на корточки, Ковалев прислушался – прежняя сверчковая тишина. Он приподнялся, огляделся: сухие пучки травы вениками торчат из земли, темные остовы колючек то здесь, то там гротескными чудовищами поднимаются к трепещущим звездам. Овраги и балки, заросшие все тем же серым кустарником, изрезали эту землю вдоль и поперек. От травяного моря не осталось даже следа.
Неприятно сжало низ живота. По трассе медленно проползла фура, украшенная гирляндами габаритных лампочек. Но минуту назад дороги не было. Чертовщина!
На той стороне оврага никакого движения. Всадники, похоже, исчезли с травой вместе. Однако машины тоже нигде не видно, а ведь Виктор оставил фары включенными, дверцу – открытой, и в салоне горел свет.
Вот это номер! Угнали родимую авдюшку, «соточку» любимую. Угнали, пока он кувыркался в траве. И чего удумали: лук, стрелы! Тьфу! Деревня! Хотя, надо признать, эффект внезапности был ошеломляющим. Только зачем лобовое стекло разбивать? Уроды! На запчасти пустят. Тьфу!
Ковалев замер, присел. На грани слуха родился новый звук. Виктор повернулся вправо, пытаясь уловить направление. Звук повел себя странно: он возник за спиной, переместился левее, глухим эхом поднялся со дна оврага, откуда Ковалев только что выбрался. Холодок ледяными лапками пробежался по спине, а звук превратился в тихий плач, идущий от кромки оврага левее Виктора. Кто-то жалобно всхлипывал, сетуя на судьбу.
Возникло острое желание сесть рядом и пореветь в два горла. Однако Ковалев, чувствуя стыд за свои бессильные слезы, старался забыть о минутной слабости. Другое дело – мужик все-таки – помочь ближнему. Может, этот ближний покажет дорогу в село.
Осторожно ступая, Виктор подкрался к стенающему.
