Этим лесом я отгородился как забором,
Чтоб никто мне в душу не пролез.
Не хочу, чтоб на порез вчерашний
Кто-то сыпал перец или соль,
Чтобы кто-то обнимал меня за плечи:
"Где твоя прекрасная Ассоль?"
Это была Костина любимая песня. Ребята никогда не мешали ему ее петь. Наверное, друзья чувствовали, что в этом тексте Чижа Бирюков видит самого себя. Балагур и весельчак, клоун и рубаха-парень хранил в своей широкой душе много пустоты, которую должна была заполнить его прекрасная Ассоль. Но то ли девочки перестали верить в Алые паруса, то ли сам Кос никак не дотягивал до Грея. Поэтому и пелось у него так пронзительно и откровенно. Поэтому ему никто никогда не мешал рассказывать в этой песне о себе.
А для Марины это было откровение. Она не могла отвести взгляда от льдистых глаз Костика. Ей было и сладко, и больно слушать его исповедь. Непрошенные слезы грозили вырваться на свободу, и, чтобы не прослыть истеричкой, девушка поспешила удрать.
— Я спать, — бросила она, убегая к палатке.
Марина слышала позади тихий перебор и смешок Токарева, который как всегда разрядил атмосферу:
— Ты просто рок-звезда, Костян.
У костра все засмеялись, но Ивановой веселее не стало. Она на автопилоте порылась в рюкзаке, сбегала почистить зубы к умывальнику-бутылке, сняла обувь, переоделась в мягкие треники и майку для сна, залезла в спальник. В Костин спальник. Возиться со своим она не хотела, понимая, что глупо обособляться. Но все же девушка трусливо надеялась, что Коса не скоро отпустят, и он не станет приставать к ней спящей. Зря.
Буквально через десять минут Бирюков начал возиться у палатки. Марина прикинулась, что заснула. Он тоже прогулялся к умывальнику, а потом залез внутрь, светя тусклым фонариком.
— Спишь, солнце? — тихо поинтересовался Кос.
— Нет, притворяюсь.
— Я так и думал.
Он залез к ней, и Марина с легким волнением осознала, что из одежды на нем только трусы и майка.
— Ай, ай, — взвизгнула она, чувствуя, как холодные ладони пробираются ей под пижаму.
— Погрей, я замерз, — выдохнул Кос ей в губы, прежде чем накрыть их своими.
Девушка ответила на поцелуй, ойкая и вздрагивая от холодных прикосновений. Но ведь он согревал ее вчера, и Марина посчитала своим долгом оказать любезность в ответ. Она не сопротивлялась, когда Костя потянул вверх ее майку и вниз штанишки, не возражала, пока ладони становились из холодных прохладными, теплыми и наконец горячими. Ей было так хорошо, так приятно отдавать свое тепло, накаляться в ответ на чувственные поглаживания, растирания, распаляться от поцелуев, задыхаться от возбуждения. Костины губы блуждали по ее телу вслед за руками. Лаская, вспоминая ее кожу на вкус, ее изгибы наощупь.
— Ты похудела, — проговорил он, подминая девушку по себя, нависая сверху. — Такая худенькая стала.
— Боишься раздавить? — чуть улыбнулась Марина.
— Немного. Постараюсь осторожно.
Кос не прекращал ласкать ее, его дыхание сбилось, боксеры натянулись, и он все настойчивее прижимался своим возбуждением к Маринкиному паху. И тут в ней последний раз колыхнулось сомнение.
— Костя, нет… — отвернулась она от его поцелуя.
— Не говори мне нет, солнце, — прохрипел Кос, ища ее рот в темноте, попадая губами в шею, щеки, нос. — Я так скучал по тебе. Не отпущу больше никуда.
— Я не могу. Ты не можешь. Кристина…
Костя замер, прекращая попытки завладеть ее губами. Марина упиралась ладонями ему в грудь, чувствуя, как в одночасье напряглись все его мышцы под ее пальцами.
— Мы дважды занимались с тобой сексом. Так? — уточнил и одновременно напомнил он стальным голосом.
— Так, — кивнула девушка, полагая, что глупо отрицать правду.
— Ты, кажется, тогда была замужем, правильно? — продолжил он тем же тоном.
— Правильно, — она зажмурилась, чувствуя себя лицемеркой.
— Я хоть раз напомнил тебе о твоем муже? Когда ты сама целовала меня. Когда говорила, что хочешь меня. Когда стонала, признаваясь, что тебе безумно хорошо со мной, — зло шептал Костя.
— Нет, — выдохнула Марина, закрыв глаза руками, борясь со слезами изо всех сил.
— Я надеялся, ты окажешь мне ответную любезность, — выплюнул он, скатываясь в сторону, раскрывая спальник, включая фонарик. — Очевидно зря.
— Куда ты? — пискнула Марина, разглядев сквозь пальцы, как он одевается.
— Курить, — рявкнул Кос и вылез из палатки.
Она услышала удаляющиеся шаги и закусила губу изо всех сил. Лежа одна в нагретом ими обоими спальнике, Марина отчаянно пыталась понять себя, свои желания, свои пределы. Тогда, после корпоративки, ей не мешала Костина девушка, ведь она так отчаянно нуждалась в его поцелуях, его ласках, сексе с ним. И похоже, что у Кости с Кристиной сейчас тоже не все гладко, если в данный момент она, а не Малинина, греет замерзшего Бирюкова. Если он нуждается сейчас именно в ней.
Марина стала рыскать по палатке в поиске своих вещей, но остановилась, услышав голоса. Митька желал спокойной ночи Тимофеевым, чья палатка тоже была недалеко от них. Шаги, шорох, снова шаги. Глухой звук, словно что-то ударилось об дерево. Шаги и шорох прямо возле их палатки. Легкий запах табака.
— Кос, ты чего тут делаешь? — Митька.
— Курю, не видишь?
— Вижу.
— Чего ж спрашиваешь?
— Вдруг ты глюк.
— Иди в жопу, Мит.
— Я лучше спать. В жопе, кажется, уже занято. Тобой, — хохотнул Токарев.
— Мудак, — почти беззвучно ругнулся Костик под аккомпанемент чирканья зажигалки.
Марина наконец нашарила майку, решив не терять время, она запахнула одеяло, сунула ноги в ботинки, вышла на улицу.
В стороне догорал костер, у которого сидели лишь несколько самых стойких. Костик курил, привалившись к дереву, отпивая вина из пластикового стаканчика. Девушка присела рядом с ним на корточки, тихо позвала:
— Пойдем спать.
— Не хочу спать, — мотнул головой Бирюков, отчаянно стараясь не пересекаться ней взглядом.
— Тогда просто пойдем в палатку, пожалуйста.
Кос опять упрямо мотнул головой.
— Не хочу.
Марина забрала у него стакан, хлебнула, забрала и сигарету, которую затушила в вине. Она раскрыла одеяло, уселась верхом на Костю, укутывая их обоих, целуя его пьяные губы со вкусом дыма.
— Марииииш, — заскулил он не в силах сопротивляться ее близости, теплу, поцелуям.
— Пойдем, — снова позвала она, — Мне холодно без тебя.
Кос послушно встал за ней следом, нырнул в палатку, а потом и в еще теплый спальник. Он не возражал, когда Марина сняла майку с него, с себя, не сопротивлялся, пока она тянула вниз его штаны, не отодвинулся, когда она прильнула к нему. Но и не делал движений навстречу. Иванова понимала, что должна извиниться, но чисто женская упертость не позволяла ей признать собственную неправоту. Она все искала лазейки, подходящие слова, но, в конце концов, только придумала сказать:
— Я ушла от Стаса после того, как мы переспали. Утром.
Это слабо, но смахивало на оправдание и извинение одновременно.
— Я догадывался, что так оно и было, — ответил Костя через несколько секунд томительной тишины, еще немного помолчал и добавил: — Тебе станет легче, если я скажу, что расстанусь с Кристиной, как только вернусь?
Марина
