Может быть, это его мать уже выписали из больницы? Ведь это она подарила ему эту пластинку и упоминала о ней как раз перед помолвкой. Но нет, это не могла быть она – ей дали успокоительное всего полчаса тому назад.
Наверное, он начинает сходить с ума.
Но, будь это так, разве мог бы он сейчас помнить свое имя и страну, в которой находится?
Он подошел к двери и, взявшись за ручку, осторожно открыл ее.
Мысленно он уже подготовил себя к тому, что нянечки и врачи в больнице могут оказаться правы: мол, в поместье Резерфордов обитает какое-то необъяснимое зло и что сейчас он через эту дверь шагнет в фантастический потусторонний мир.
Del mio pensierotu sei regina,tu di mia vita seilo splendor.Увидев ее стоящей у граммофона в облегающем модном платье, открывавшем намного больше, чем тот серебристый вечерний наряд, в котором она была в Опере, он бессильно прислонился спиной к ближайшей стене.
А когда он заглянул в эти сияющие немыслимой синевой глаза, у него перехватило дыхание.
Она – босиком, по дубовому паркету – направилась к нему через всю комнату, и он застыл на месте как каменное изваяние. Выражение ее лица невозможно было в точности определить. Что это было? Ожидание? Голодная страсть? Восхищение? Он не смог бы ответить с уверенностью. Он уже вообще ни в чем не был уверен, кроме того, что она стояла здесь, перед ним. Это она поставила эту пластинку. Это она сейчас все ближе подходила к нему.
– Что же вы видите сейчас, лорд Резерфорд? – спросила она. – Что вы видите, когда вот так смотрите на меня?
В ее глазах блестели слезы. Как и в его глазах.
«Я должен ответить. Я должен что-то ответить. Потому что если я не смогу этого сделать, тогда надо будет признать, что у меня действительно какое-то помутнение рассудка».
– Я вижу…
– Да.
Она была уже в нескольких дюймах от него и нерешительно подняла к нему свое лицо, как будто очень ждала его поцелуя, но при этом боялась прикоснуться к нему.
– Я вижу Каир, – прошептал он. – Вижу Оперу, где мы были рядом, и проигрываю это снова и снова в своем сознании. В своих снах. В своих мечтах о том времени, которое мы провели вместе. Вижу, как из нашей ложи я лихорадочно и безрезультатно высматриваю вас внизу, в проходах между рядами кресел. А потом замечаю вас уже в машине…
При этих воспоминаниях она крепко зажмурила глаза и скопившиеся слезы потекли по ее щекам.
– Я вижу, как вас поглотило пламя, – прошептал он.
– О да, поглотило, – тоже шепотом ответила она. – Но не убило.
– Но как вам удалось…
Алекс вдруг запнулся и чуть не сказал «исцелиться» – именно это слово первым пришло ему на ум. Но оно казалось совершенно неадекватным тому чуду, каким было ее появление здесь. Тому, что она вообще осталась жива.
Призвав все свое мужество, он осторожно взял ее руку и поднес кончики ее пальцев сначала к своему носу, потом – к губам. Теперь к ее слезам добавилась улыбка – беспомощная, почти умоляющая. Он нежно прижал ее ладонь к своей щеке, и тогда невероятное напряжение, в котором она пребывала все это время, похоже, немного ослабло.
– Есть ли какое-то название тому, кто вы на самом деле? – тихо спросил он.
– А если нет, сможете ли вы любить меня? Прямо сейчас? Здесь? Там, где мы оба находимся?
Ему очень хотелось со всей нежностью поцеловать кончики ее пальцев. Но он отчетливо понимал, что это будет означать для него конец. Конец той жизни, которую он мог бы назвать уравновешенной и благоразумной. И он сдержался.
Но в следующий миг их губы встретились, а его нетерпеливые руки уже жадно скользили по ее свободному белому платью и под ним. Он ощущал ее шелковистую кожу, ее вкус, вдыхал ее запах, подчинялся той неожиданной силе, с которой она повалила его на пол, а потом обвила ногами его за талию, когда он познавал ее, когда ласкал ее тело и приводил в восторг своими поцелуями. Каждое прикосновение, каждый толчок, каждое ощущение были не просто проявлением страсти – это были подтверждения ее реального существования. Ее чудесного воскрешения из мертвых.
Она снова и снова повторяла его имя. И хотя она призналась, что своего имени у нее сейчас нет, то, что она в эти минуты постоянно звала его, почему-то наполняло их занятие любовью еще большим блаженством и страстностью.
Но разве обязательно нужны слова, чтобы выразить то, кем они в данный момент были друг для друга? Или кем они были друг для друга там, в Каире? И если для того, чтобы попасть в мир божественной любви и сбывшихся мечтаний, нужно сойти с ума, то да здравствует безумие, отныне и навсегда!
43
Он был неутомим. Подхватив ее на руки, он отнес ее наверх, в одну из спален, где снова принялся заниматься с ней любовью в нежном свете утреннего солнца, пробивавшегося сквозь ажурные занавески. Краски на обоях были такими же живыми и яркими, как и безоблачный ясный день за окном, и все это выглядело значительно красивее и приветливее, чем интерьер роскошного, но угрюмого особняка, где ее держали пленницей.
Он не останавливался, пока не довел ее до оргазма, мощного и восторженного.
А потом, в блаженной бездыханной тишине, он, нежно убрав упавшие ей на лоб локоны волос, начал рассказывать обо всем, что произошло здесь накануне. О празднике, о грандиозном отравлении, о нелепых объяснениях случившегося, выдвинутых следователями.
Она ничего не говорила в ответ – просто не хотела прерывать течение его речи. Его слова были такими честными, такими искренними, такими обдуманными и убедительными.
Ее воспоминания о времени, проведенном с ним в Каире, были полными и неповрежденными, и это было еще одним обоснованием того, почему она влюбилась в него так быстро и неожиданно.
Между ними присутствовала близость. Всегда. Постоянно. Ее не покидало чувство, что он все время находился рядом. Когда он иногда делал паузу в своем рассказе, чтобы собраться с мыслями, у нее не возникало ощущения, что сознание его куда-то ускользает, занятое какими-то расчетливыми размышлениями, которые он хочет от нее скрыть. А он хотел лишь одного: высказаться как можно яснее и все ради нее. Чтобы
