Последовала пауза. Почему она не отвечает? Мне отчаянно хотелось вновь обрести способность видеть. Что, если она сейчас утвердительно кивает?
– Спасибо за откровенность, – выдавила из себя она. – Мы с ее отцом вместе решим, что нам делать, когда он придет позже. Сегодня он находится с нашим сыном. Мальчик воспринял это очень тяжело.
Значит, я получила отсрочку в приведении смертного приговора в исполнение, хотя бы на время.
– Я вернусь, – сказал второй голос, – однако, если возникнут какие-то изменения, сестры тут же дадут мне знать.
– Спасибо, – прошептала женщина, и я почувствовала, как она сжимает мою руку. Снова раздался скрип шагов по полу, и все стихло, если не считать всех этих прерывистых писков.
У меня было какое-то время, чтобы подумать.
Итак, я парализована, но нахожусь в сознании; кто-то, кого я не знаю, сейчас решает, жить мне или умереть; и у меня нет абсолютно никаких воспоминаний. Даже мой затуманенный мозг понимал, что все это очень, очень плохо. Я постаралась подавить поднимающуюся во мне волну паники, пытаясь рассуждать логично. Эта женщина считает, что она моя мать. Не исключено, что так оно и есть. Если я приму это как факт, то мне надо будет исходить из того, что она отстаивает мои интересы. Судя по всему, ей действительно не все равно. Я подумала, что вряд ли она даст им согласие на отключение аппаратов – на то, чтобы отключить меня, – если есть какой-то другой выход.
Но врач намекнул, что другого, лучшего выхода нет. Меня захлестнула паника. Если другого выхода нет, то я умру, и причем скоро.
Я снова расслышала прерывистый писк, он опять все учащался и учащался. В конце концов до меня дошло, что это такое – кардиомонитор. Я слышала отчаянные, но тщетные усилия моего сердца и прислушивалась к единственному средству связи с окружающим миром, которое у меня еще оставалось.
Прислушиваясь к ритмичному сигналу, отсчитывающему время до моей смерти, я вдруг поняла, что у меня все-таки есть один выход – может быть, я смогу заставить их понять, что я здесь, изменяя ритм биения сердца. Я попыталась расслабиться, чтобы посмотреть, замедлится ли он.
Я сосредоточилась на том, чтобы дышать медленнее, и начала чувствовать себя спокойнее. В ответ писк монитора стал немного реже. Я начала входить в азарт при мысли, что это может действительно сработать, и писк монитора участился опять. Мне надо сделать так, чтобы женщина что-то заметила. Возможно, если я сумею успокоиться настолько, насколько это возможно, любое изменение моего сердечного ритма станет намного более заметным.
И я перестала бороться. Туман, которому я прежде пыталась сопротивляться, начал снова наползать на мое сознание. Я позволила ему распространиться и почувствовала, как расслабляюсь, когда его завитки начали обматываться вокруг меня. Отдаваясь ему, я чувствовала странное успокоение, чувствовала, как все мои тревоги куда-то уходят. Туман успокаивал и ласкал меня. Мне ничего не оставалось, как полностью отдаться этой мгле. Разве мне когда-нибудь хотелось чего-нибудь другого? Похоже, все остальное уже неважно. Раздался какой-то звук, казалось, доносящийся из далекого-далекого далека, и на секунду туман разошелся в стороны. Я снова слышала голос женщины, и сейчас он звучал настойчиво и напряженно.
– Алекс, не уходи! Борись, борись, вернись ко мне!
Я никак не могла ее понять. Куда я не должна уходить? Что ее так огорчило?
Туман все клубился.
– Алекс, прошу тебя, не сдавайся. Пожалуйста! Только не сейчас. Подожди! Хотя бы дождись прихода папы! – В ее голосе звучало такое отчаяние, что я опять начала бороться. Я собрала все свои силы и заставила туман расползтись по углам. Он отступил, но я чувствовала, он по-прежнему здесь, готовый вернуться. Я вдруг поняла, что не могу позволить ему снова завладеть собой.
Я вспомнила про свой план. Сработал ли он? Стоило ли мне отдаваться этому туману? Заметила ли эта женщина какую-то перемену? Был ли ее эмоциональный всплеск вызван чем-то, что сделала я? Я прислушалась к звуку монитора. Он казался таким мирным, в нем не было и намека на то, что в моей голове бушует буря.
– Алекс, пожалуйста, – умоляла она, – ты должна продолжать борьбу. Я не верю, что ты не можешь меня слышать. Вид у тебя почти такой же, как когда ты спишь. – Она замолчала. – Я помню, когда ты была маленькой, всякий раз, когда я говорила тебе чего-то не делать, ты это все-таки делала. Какое-то время мне удавалось заставлять тебя делать и то, и другое, и третье, просто говоря, что это запрещено. Но потом ты раскусила мою уловку. Я не уверена, что с тех пор ты хоть раз сделала то, чего тебе не хотелось. Вот я и удивляюсь, как ты оказалась здесь, в реанимации, в таком состоянии.
Она снова замолчала. Я ждала, рассчитывая, что она даст мне еще какие-то зацепки относительно всего этого, но женщина вдруг сменила тему:
– Правда, в последнее время ты вела себя так странно. – Она глубоко вздохнула. – Ты казалась такой скрытной. Грейс тоже понятия не имеет… разве что она была посвящена в твой секрет. Но я не могу себе представить, что теперь она стала бы что-то от нас скрывать. – Еще одна пауза, еще один глубокий вздох. – Грейс скоро придет. Я подумала, тебе бы хотелось ее повидать. Обычно врачи пускают сюда только членов семьи, но мне удалось добиться разрешения и для нее. Вы двое всегда были очень близки. Ей придется очень тяжело, особенно потому, что она, похоже, винит в случившемся себя, хотя я ума не приложу почему.
Я слушала ее внимательно, страстно желая узнать что-нибудь, что заставит меня что-то вспомнить и поможет мне дать ей знак, я все еще здесь, я все еще борюсь, все еще хочу… чего? Какая-то неясная призрачная мысль скользнула мимо, прежде чем я успела ее осознать. Чего именно я так жажду? Или кого?
Женщина все говорила, вспоминая мое детство, о котором я ничего не помнила, о брате, который ничего для меня не значил, о парне, до которого мне не было никакого дела. Да, к этому парню я действительно питала неприязнь, вдруг поняла я. Всякий раз, когда она упоминала Роба, я чувствовала неясную злость. Это не было воспоминанием, но это хоть что-то. Что же он мне сделал? Я искала, искала что-то, что связало бы мою злость с именем Роб, но и теперь, как и раньше, ничего не вспоминалось.
В
