чашек.
– Само собой, тут не обошлось без Саида, – продолжал Фишер. – Он сделал это из ненависти, или, быть может, его подкупили. Мы же недавно согласились, что он, в сущности, способен на все.
– Но мы согласились также, что он не способен причинить зла своему хозяину, – возразил Грейн.
– Ну полно вам, в самом-то деле, – добродушно сказал Фишер. – Готов признать, что вы правы, но все- таки я хотел бы осмотреть библиотеку и кофейные чашки.
Он вошел в дверь, а Грейн повернулся к полисмену, по-прежнему стоявшему навытяжку, и дал ему торопливо нацарапанную телеграмму, которую следовало отправить из штаба. Полисмен козырнул и поспешно удалился. Грейн пошел в библиотеку, где застал своего друга у стеллажа, на котором стояли пустые чашки.
– Вот здесь Бойл искал книгу Баджа или делал вид, будто ищет ее, если принять вашу версию, – сказал он.
С этими словами Фишер присел на корточки и стал осматривать книги на вращающейся полке; полка эта была не выше обычного стола. Через мгновение он подскочил, как ужаленный.
– Боже правый! – вскричал он.
Очень немногие, если вообще были такие люди видели, чтобы мистер Хорн Фишер вел себя, как в эту минуту. Он метнул взгляд в сторону двери, убедился, что отворенное окно ближе, выскочил через него одним гигантским прыжком, словно взяв барьер, и устремился, как будто на состязании в беге, по лужайке вслед за полисменом. Грейн, с недоумением проводив его глазами, вскоре снова увидел высокую фигуру Фишера, который лениво брел назад со свойственным ему спокойным равнодушием. Он флегматично обмахивался листком бумаги: это была телеграмма, каковую он с такой поспешностью перехватил.
– К счастью, я успел вовремя, – сказал он. – Надо спрятать все концы в воду. Пускай считают, что Гастингс умер от апоплексии или от разрыва сердца.
– Но в чем дело, черт побери? – спросил его друг.
– Дело в том, – отвечал Фишер, – что через несколько дней мы окажемся перед хорошеньким выбором: либо придется отправить на виселицу ни в чем не повинного человека, либо Британская империя полетит в преисподнюю.
– Уж не хотите ли вы сказать, – осведомился Грейн, – что это дьявольское преступление останется безнаказанным?
Фишер пристально поглядел ему в глаза.
– Наказание уже совершилось, – произнес он. И добавил после недолгого молчания: – Вы восстановили последовательность событий с поразительным искусством, старина, и почти все, о чем вы мне говорили, истинная правда. Двое с чашками кофе действительно вошли в библиотеку, поставили чашки на стеллаж, а потом вместе отправились к колодцу, причем один из них был убийцей и подсыпал яду в чашку другому. Но сделано это было не в то время, когда Бойл рассматривал книги на вращающейся полке. Правда, он действительно их рассматривал, искал сочинение Баджа со вложенной туда запиской, но я полагаю, что Гастингс уже переставил его на стеллаж. Одним из условий этой зловещей игры было то, что сначала он должен был найти книгу.
А как обычно ищут книгу на вращающейся полке? Никто не станет прыгать вокруг нее на четвереньках, подобно лягушке. Полку попросту толкают, чтобы она повернулась.
С этими словами он поглядел на дверь и нахмурился, причем под его тяжелыми веками блеснул огонек, который не часто можно было увидеть. Затаенное мистическое чувство, сокрытое под циничной внешностью, пробудилось и шевельнулось в глубине его души. Голос неожиданно зазвучал по-иному, с выразительными интонациями, словно говорил не один человек, а сразу двое.
– Вот что сделал Бойл: он легонько толкнул полку, и она начала вращаться, незаметно, как земной шар. Да, весьма похоже на то, как вращается земной шар, ибо не рука Бойла направляла вращение. Бог, который предначертал орбиты всех небесных светил, коснулся этой полки, и она описала круг, дабы совершилась справедливая кара.
– Теперь наконец, – сказал Грейн, – я начинаю смутно догадываться, о чем вы говорите, и это приводит меня в ужас.
– Все проще простого, – сказал Фишер. – Когда Бойл выпрямился, случилось нечто, чего не заметил ни он, ни его недруг и вообще никто. А именно: две чашки кофе поменялись местами.
На каменном лице Грейна застыл безмолвный страх; ни один мускул не дрогнул, но заговорил он едва слышно, упавшим голосом.
– Понимаю, – сказал он. – Вы правы, чем меньше будет огласки, тем лучше. Не любовник хотел избавиться от мужа, а… получилось совсем иное. И если станет известно, что такой человек решился на такое преступление, это погубит всех нас. Вы заподозрили истину с самого начала?
– Бездонный Колодец, как я вам уже говорил, – спокойно отвечал Фишер, – смущал меня с первой минуты, но отнюдь не потому, что он имеет к этому какое-то отношение, а именно потому, что он к этому никакого отношения не имеет.
Он умолк, словно взвешивая свои слова, потом продолжал:
– Когда убийца знает, что через десять минут недруг будет мертв, и приводит его к бездонной дыре, он наверняка задумал бросить туда труп. Что еще может он сделать? Даже у безмозглого чурбана хватило бы соображения так поступить, а Бойл далеко не глуп. Так почему же Бойл этого не сделал? Чем больше я об этом раздумывал, тем сильнее подозревал, что при убийстве произошла какая-то ошибка. Один привел другого к колодцу с намерением бросить туда его бездыханный труп. У меня уже была тогда смутная и тягостная догадка, что роли переменились или перепутались, а когда я сам приблизился к полке и случайно повернул ее, мне вдруг сразу все стало ясно, потому что обе чашки снова описали круг, как луна на небе.
После долгого молчания Катберт Грейн спросил:
– А что же мы скажем газетным репортерам?
– Сегодня из Каира приезжает мой друг Гарольд Марч, – ответил Фишер. – Это очень известный и преуспевающий журналист. Но при всем том он человек в высшей степени порядочный, так что незачем даже открывать ему правду.
Через полчаса Фишер снова расхаживал взад-вперед у дверей клуба вместе с капитаном Бойлом, у которого теперь был окончательно ошеломленный и растерянный вид; пожалуй, это был вконец разочарованный и умудренный опытом человек.
– Что же со мной станется? – спрашивал он. – Падет ли на меня подозрение? Или я буду оправдан?
– Надеюсь и даже уверен, – отвечал Фишер, – что вас ни в чем и не заподозрят. А насчет оправдания не может быть и речи. Ведь против него не должно возникнуть даже тени подозрения, а стало быть, и против вас тоже. Малейшее подозрение против него, не говоря уж о газетной шумихе, и всех нас загонят с Мальты прямиком в Мандалей. Ведь он был героем и грозой мусульман. Право, его вполне можно назвать мусульманским героем на службе у Британской империи. Разумеется, он так успешно справлялся с ними благодаря тому, что в жилах у него была примесь мусульманской крови, которая досталась ему от матери, танцовщицы из Дамаска, это известно всякому.
– Да, – откликнулся Бойл, как эхо, глядя на Фишера округлившимися глазами. – Это известно всякому.
– Смею думать, что это нашло выражение в его ревности и мстительной злобе, – продолжал Фишер. – Но как бы там ни было, раскрытие совершившегося преступления бесповоротно подорвало бы наше влияние среди арабов, тем более что в известном смысле это было преступление, совершенное вопреки гостеприимству. Вам оно отвратительно, а меня ужасает до глубины души. Но есть вещи, которые никак нельзя допустить, черт бы их взял, и пока я жив, этого не будет.
– Как вас понимать? – спросил Бойл, глядя на него с любопытством. – Вам-то что за дело до всего этого?
Хорн Фишер посмотрел на юношу загадочным взглядом.
– Вероятно, суть в том, что я считаю для нас необходимым ограничиться Британскими островами.
– Я решительно не могу вас понять, когда вы ведете такие речи, – сказал Бойл неуверенно.
– Неужели, по-вашему, Англия так мала, – отозвался Фишер, и в его холодном голосе зазвучали теплые нотки, – что не может оказать поддержку человеку на расстоянии нескольких тысяч миль? Вы прочли мне
