Ах, какие это были звуки, какие голоса лились из динамиков на стоявших на Капитанском мостике! Ода «К радости» вперемешку с «Реквиемом» Моцарта, с его «Лакримозой», вселенским вздохом полной грудью; и еще что-то незнакомое, но не менее гениальное. Да и не важно, на что похоже или непохоже было это – главное, всемузыка была. Она означала: не они сделали, не с ними – они соучаствовали. Постигли. И получилось.
Скрипичные мелодии и стакатто вперемешку с напевами высоких голосов вызвали у находившихся на Внешкольце воспоминания о быстро менявшихся звездных небесах, которые наблюдали ночами в Аскании-2. Не было сейчас над полигоном такого неба, отключили и заняли канал под другое; но каждая нота музыки была как звезда летящая, каждая мелодия или аккорд – ее путь и жизнь в небе Меняющейся Вселенной.
Между тем внизу, под Внешкольцом с градусной сеткой, передвижными штангами и рейками с кабинами, прочей техникой, – ярко-голубая точка расширилась в пятно, сдвинулась по свечению к белой желтизне – от этого стала еще ярче. Там тоже в ритме и согласии со всемузыкой переливались, менялись тона и оттенки цвета.
Вместе со свечением сюда хлынул жар от полигона, как от доменной печи.
Одни надели защитные очки, другие смотрели на экраны, которые передавали отфильтрованное; но и там менялся в очертаниях, разрастался какой-то раскаленный негатив.
Музыка и согласованные колебания света подтверждали: внизу не просто снова образовались вещества – там возникают структуры, от мельчайших до географического рельефа.
…Мелодиями и светом звучали русла будущих рек на Материке, линии горных хребтов; протяжными хоровыми речетативами разворачивались, расстилались внизу долины и плато.
Мелькание цифр в хвостах длинных чисел на табло времен – здесь, на Капмостике и в иных местах, – тоже вписывалось во всемузыку. И это прочищало мозги собравшихся на Внешкольце: да, важнее их действий, событий были эти числа, сменяющиеся в четких ритмах счета. Музыка сродни математике, тем и выше мысли, ближе к высоким мыслечувствам… к простому, как дыхание, творящему миры мышлению-чувствованию.
Его частью они теперь были. А до сего были слепы. Активно слепы. Активны, как роющиеся кроты, и слепы, как они.
11…Вселенная лишь слегка приоткрылась в этом эксперименте; чуть-чуть и осторожно, чтоб не зашибить своим откровением микроразумников до смерти. Они еще будут нужны.
…И еще они почувствовали-поняли другое, яснее музыки: Вселенная-мать любила и жалела их, несмышленышей-микроразумников, которым бы жить да жить своей малой жизнью, добиваться малых успехов и малого счастья. Не хуже они других, многое так могли бы достичь в своих полуживотных жизнишках.
А вот встали на дыбки и тянутся к ней, к подлинной матери мира. Как таких не любить и не жалеть, даже не приголубить осторожненько – музыкой этой хотя бы, она язык Вселенной (один из них постиг это), язык ее чувств.
…Жалеть их стоит хотя бы за то, что, отринув иллюзорное счастье обычной жизни, они надеются обрести что-то подобное здесь. Где уж им: вселенское счастье не греет – испепеляет. Некоторые из них к нему уже прикоснулись – гибельно. И этих ждут трудно переносимые, непосильные для малых существ драмы.
И пожалела Мишу Панкратова, который вдруг почуял – смутно, размыто, – что скоро он останется один, лишится Сашича, Димыча и Али. А потом снова обретет… кого? их? не их?.. И всемузыка будто гладила его, мальчика в горе, по взъерошенной голове (хотя нечего было сейчас там ерошить, не осталось волос из-за работы с НПВ), утешала просто, как в детстве когда-то реальная мама: «Давай подую, вава пройдет». Вава не пройдет оттого, что на нее подуют, – а все равно легче.
И Геннадию Борисовичу Иорданцеву, ГенБио, старому, все повидавшему и пережившему, битому жизнью сильному умнику – и поэтому неизбежно скептику и цинику, – вдруг захотелось уткнуться в теплый мамкин подол и под поглаживание и уговаривание выреветь обиду на непонимание этим окаянным миром величия порывов его мальчишеской души. Во всяком случае, глаза у него покраснели, губы дергались; и сморкался он явно не от холода.
«Дай подую на пальчик, вава пройдет».
…И хоть недавно они по-патрициански, у бассейна и термы, патякали о возможности своего всевластия на Земле и в Галактике, – сейчас все они были как малые дети. Малые дети Вселенной, вставшие на дыбки, тянущиеся к огонькам звезд несмышленыши.
Вселенная жалела их всех; но совсем не за то, за что люди жалеют себя и других – скорее, напротив: что они в слепой тяге к счастью придают значение тому, что его вовсе не имеет; и что нельзя их утешить, не соврав: мол, все будет хорошо. По-вселенски – да, конечно, только так и не иначе, а вот для них… нет, не будет хорошо. Слишком все крупно. Но все равно жалела и любила – каждой нотой, каждой мелодией музыки своей необъятной души.
Никто из них, даже наблюдавший вспышку той сверхновой Любарский, не знал и не мог знать об одарианах, сгоревших в космолетах, в которых они сначала улетали от взорвавшегося светила, а потом согласованно развернулись и пошли к нему… мировая драма в далекой искорке, что Варфоломей Дормидонтович видел в телескоп в Овечьем ущелье в ночь на 16 ноября. Но в умах и в душе каждого, стоящего на Капмостике, сейчас повторялся тот их последний мотив:
– Ты! Только ты есть! И мы – ты!..
12…И вот это заполнило полигон до краев. Все титановое «корыто» в полтора гектара. Стадион. Футбольное поле с периферией. Седьмой материк Земли.
Впрочем, когда отшипели последние разряды, погасли индикаторы на пульте НетСурьезовой автоматики, увидели: свечение внизу по накалу и спектру ничуть не сильнее того, что посылала сгинувшая в Дроблениях Аскания-Нова-2. Даже, пожалуй, слабее, тусклее – при том же К8640. Просто его стало гораздо больше; не пятачок, а вся площадь полигона сияла, заполненная новорожденным – сотворенным, созданным людьми! – веществом.
– Думаешь, радиоактивность? – негромко спросил Панкратов НетСурьеза.
Тот поднял и опустил брови:
– Вряд ли. Если и есть, то на уровне земных пород. От нее радиогенное тепло, от него и свечение.
От прямого гляденья (а глядеть хотелось непременно прямо, в упор) у всех слезились глаза. Перешли на экраны, которые давали изображения каждый в своей части спектра.
И так увидели гораздо больше:
– горная область в центре с ветвящимися хребтами и ущельями;
– высокое плато кольцом вокруг нее;
– холмистые равнины, нисходящие к краям полигона.
Все в дымке первозданной атмосферы. Из чего она? Это узнают потом. Подобное они видывали только в Меняющейся Вселенной из кабины ГиМ: начала жизни планет.
…даже по времени Материк исполнился как симфония или фортепьянный концерт с оркестром: за сорок восемь
