Так было, пока не доходил до ворот детсадика, где его уже выглядывал Мишка, пока теплая ладошка сына не вкладывалась в его руку. Тогда Анатолий Андреевич замечал, что день во второй половине разгулялся, светит солнце, по-июньски жарко – плащ сыну ни к чему.
– Снимай, давай сюда.
Тот радостно снял, отдал и берет. Поглядел снизу на отца:
– Па, а тебе опять будет?..
Толюня потрогал щеки: да, действительно. И не то чтобы времени не было побриться, хватало наверху времени на все – в голову не пришло. «Если Саша не вернулась, успею дома».
Мишка был невесел.
– Пап, – спросил он, – а как в твое время дразнились?
Вопрос был неожиданный.
– А что такое?
– Да понимаешь… там у нас одна девчонка, она дразнится. А я ничего не могу придумать для нее.
– Как она тебя дразнит?
– Та-а… – Сын отвернулся, произнес мрачно: – «Зубатик-касатик, кит-полосатик»…
«Самое обидное в детских дразнилках – их бессмысленность, – думал Анатолий Андреевич. – Ну ладно – зубатик: у Мишки крупные, длинноватые передние зубы, их он унаследовал от меня. Но почему – касатик? кит? полосатик?..»
– Как ее зовут?
– Да Танька.
– А, тогда просто: «Танька-Манька колбаса, кислая капуста!»
– Ну, пап, ты даешь! – разочарованно сказало дитя. – Так в малышовке дразнятся, а я с сентября в старшую группу перехожу!
Толя почувствовал замешательство и вину перед сыном.
Глава 20
Триумф Бурова
«Люби ближнего, как самого себя». Для этого надо прежде всего как следует научиться любить самого себя. Эта наука настолько разнообразна и увлекательна, что осваивается всю жизнь – и на любовь к ближнему времени не остается.
К. Прутков-инженер. Мысль 222I267-й день Шара
N = N0 + 454620619
День текущий: 22,0453180 июня, или 23 июня, 1 час 5 мин 15,47 сек
На уровне К150: 23 + 6 июня, 19 час
Внизу была ночь – время, когда работы в башне сходили почти на нет. В зоне самых нижних уровней еще что-то шевелилось, делалось, а вверху было пусто. И выше, над башней, в ядре Шара была ночь, пауза между циклами миропроявления, – та вселенская ночь, во время которой, по древнеиндийской теории, все сущее-проявленное исчезает, чтобы затем турбулентно проявить себя снова при наступлении вселенского дня.
Посредине между ночью и ночью находился Буров. Он поднимался в кабине к ядру Шара, поднимался один и потаенно, даже выключив подсвечивающие прожекторы на крыше, чтобы не всполошить охрану. Ничего бы они там, внизу, не успели сделать, если б и заметили – едва хватило бы им времени на подъем. Ни с кем Виктор Федорович не желал делить ни радость победы, радость реализации выношенного замысла, ни горечь возможного поражения. (Когда идея пришла в голову, он больше всего боялся, как бы она не осенила еще кого-нибудь, скорее всего быстрого на смекалку Корнева. И необходимые заказы в мастерские выдал сам, и решил не откладывать опыт на завтра, после того как испытал сегодня – в компании с Мишей Панкратовым – «пространственную линзу».)
Не следовало бы, конечно, подниматься без напарника и страховки внизу – ну да ничего. Они здесь многое делали так, как не положено. В приборах он уверен, почти все они – его детища. Он лучше других знает, как из них побольше выжать.
Исследования MB разрастались; в последние дни кабину ГиМ приспособили для долгой работы наверху. В углу положили застеленный простынями поролоновый матрас, подушку – можно прилечь отдохнуть, расслабиться; рядом холодильничек для харчей и напитков. А в закутке стояла герметичная пластмассовая посудина для мочи. Живая тварь человек, что поделаешь, все ему надо. Сейчас все это было кстати. Кроме бутербродов, Буров прихватил термос с кофе. Виктор Федорович был полон решимости не возвращаться, пока не исполнит намеченного.
Главным, однако, был иной, совсем новый предмет в кабине: привинченная шестью винтами над пультом управления прямоугольная панель со многими клавишами, кнопками, тумблерами и рукоятками; провода от нее разноцветным жгутом тянулись за пульт. В схеме панели наличествовали электронные датчики и микрокомпьютер.
IIN = N0 + 454620621 шторм-цикл МВ
День текущий: 22,0453186 июня
Кабина вышла на предел, система ГиМ развернулась и застыла. Вверху разгорался очередной шторм, начинался вселенский день. Буров включил поля, но не спешил внедряться в MB; только, поглядев вверх, наметил цель: клубящуюся интенсивным сиянием сердцевину шторма, наиболее перспективное по обилию образов-событий место. Надо заметить, что Виктор Федорович и всегда-то (кроме, может быть, самых первых подъемов в MB) не был склонен впадать в экстаз-балдеж от развертывавшихся над кабиной космических зрелищ, а сейчас и вовсе он смотрел на них оценивающим, практическим или, вернее даже, техническим взглядом: Вселенная там или не-Вселенная, мне важно привести ее в соответствие со своей электронной схемой. В заглавных буквах пусть это воспринимают другие.
«Итак, первая ступень, первая остановка – шторм. Это будет клавиша „один“, левая… – Буров достал фломастер, склонился к панели, поставил над белой клавишей слева единицу, щелкнул тумблером. – Пространственно-временная сердцевина его, куда мы всегда стремимся, – клавиша „два“… – Он нарисовал над соседней клавишей двойку, щелчком тумблера задействовал и этот каскад. – Наметим сразу и остальные: галактика-пульсация – клавиша „три“, протозвезда или звездно-планетная пульсация – „четыре“, планетарный шлейф или планета около – клавиша „пять“. Пока все, теперь можно внедряться…»
Он вводил кабину в Меняющуюся Вселенную, сначала в сердцевину шторма, затем в избранную галактику – но вводил по-новому: нажимал клавиши, подрегулировал дистанцию и ускорение времени педалями, затем фиксировал положение поворотом рукояток на панели, пока стрелки контрольных приборчиков не возвращались на нуль; настраивал схему на MB.
После клавиши «три» (галактика-пульсация) остальные пришлось перенумеровать, иначе скачок от галактики к звезде в ней оказывался слишком уж головокружительным. Четвертую клавишу и соответствующий каскад схемы он назвал «участок галактики»; подумал, стер надпись на алюминии, дал проще: «небо». Вспомнил, как в детской игра «в классы» писали мелом на асфальте вверху всех фигур: «Небо не горит», – усмехнулся. Правильно, не горит – пылает звездами-солнцами.
Внедрился в такое «небо», перебрался к телескопу и заприметил по курсу рыхлую протозвезду с характерными – имени В. Д. Любарского – вихляниями траектории. Вернулся за пульт, подрулил к ней, пока диск на экранах сделался величиной в половину солнечного, зафиксировал положение. Но нет, не получилось: звезду сносило.
Виктор Федорович повел вслед за ней рулевую колонку, затем щелкнул еще тумблером на пульте – запел сельсин-моторчик, колонка пошла сама, а ему осталось, посматривая на звезду на экранах, подрегулировать приборы, чтобы смещение было в самый раз по направлению и скорости.
– Ну вот! – Выбрался из пилотского кресла, с удовольствием вздохнул полной грудью, потянулся; налил из термоса стаканчик кофе, добыл из пластиковой сумки кругляшок-кекс, пил и закусывал, поглядывая все время то на протозвезду, то на приборы; они вели кабину и «трубу», все делалось без него. Буров навинтил
