Ситра колебалась.
– Прошло четыре месяца, – сказала она. – А четыре месяца могут сильно изменить человека.
Что во многом было правдой. Но некоторые вещи остались неизменными. Роуэн знал, что Ситра хочет от него услышать, но этого было бы мало. Поэтому он сказал все, как есть.
– Я очень рад тебя видеть, Ситра, – сказал он. – Но от этого мне больно – так больно, что и не знаю, куда себя деть.
Роуэн понял: ему удалось сказать то, что нужно, потому что глаза девушки заблестели, и она смахнула слезу, не дав ей выкатиться на щеку.
– Я знаю. Жаль, что все так получается.
– Знаешь что? – сказал Роуэн. – Давай не будем сейчас и думать о Зимнем конклаве. Пусть он сам о себе думает. А мы будем жить здесь и сейчас.
Ситра кивнула:
– Согласна.
Затем она глубоко вздохнула и проговорила:
– Ну, пройдемся? Я должна тебе кое-что показать.
Они пошли по внешнему периметру ротонды, мимо арок, где жнецы секретничали, заключая тайные соглашения перед голосованиями.
Ситра достала телефон и спроецировала себе на ладонь несколько голограмм – так прикрыв их, что видел их только Роуэн.
– Я выкопала их у «Гипероблака» в глубинном сознании, – сказала она.
– Как тебе удалось?
– Это неважно. Важно то, что я это сделала и кое-что нашла.
На голограммах был жнец Фарадей, шагающий по улицам неподалеку от своего дома.
– Это его последний день, – объяснила Ситра. – Мне удалось проследить часть его маршрута.
– Но для чего?
– Просто смотри.
На голограмме было видно, как жнец Фарадей входит в какой-то дом.
– Это дом той женщины, с которой он познакомил нас на рынке, – сказала Ситра. – Он провел там несколько часов. Потом пошел вот в это кафе.
Ситра открыла следующее видео, где жнец входил в большие двери.
– Я считаю, что он там с кем-то встречался, но пока не знаю, с кем.
– Это понятно, – сказал Роуэн. – Думаю, он просто прощался с разными людьми. Наверное, это обычное дело для тех, кто решил уйти из жизни.
Следующее видео. Фарадей поднимается по лестнице на железнодорожную станцию.
– Снято за пять минут до того, как он умер, – сказала Ситра. – Только знаешь, что? Камера на платформе была разбита, и скорее всего, фриками. Она не работала целый день, поэтому записей того, что случилось на платформе, не осталось.
От станции отошел поезд. Минутой позже еще один поезд приблизился к станции, но с противоположной стороны. Именно этот поезд убил жнеца Фарадея. Хотя самой сцены смерти Роуэн не увидел, на его лице невольно появилась гримаса боли.
– Ты думаешь, кто-то убил его и представил дело так, будто это самоубийство? – тихо спросил он и огляделся, не смотрит ли на них кто-нибудь посторонний. – Если это единственное свидетельство, то оно слабовато.
– Я знаю, – ответила Ситра. – Поэтому и продолжаю копать.
Она вернулась к голограмме, где Фарадей идет к станции.
– Там было пять свидетелей, – сказала она. – Я не могу отследить их, не забравшись в архивы сообщества жнецов, но если сделаю это, будет известно, что и кого я ищу. Но ведь все эти свидетели тоже поднимались по этой лестнице, верно? Примерно в то время, когда умер Фарадей, вверх прошло восемнадцать человек. Кто-то из них сел в первый поезд.
Ситра показала на поезд, отходящий от станции.
– Но не все. Я смогла опознать половину из этих восемнадцати, – продолжила она. – И трое из них получили иммунитет в тот самый день.
Этого было достаточно, чтобы голова Роуэна закружилась от волнения.
– Их подкупили ради свидетельства, что он сам покончил с собой! – предположил он.
– Если бы ты был обычным человеком, стал бы свидетелем того, как один жнец убивает другого, а потом в уплату за то, что станешь держать язык за зубами, тебе предложили бы иммунитет, как бы ты поступил?
Конечно, Роуэну хотелось бы верить в закон и справедливость, но он вспомнил себя в годы, предшествовавшие ученичеству – тогда встреча со жнецом была самым страшным испытанием из всех, что мог бы себе представить обычный человек.
– Поцеловал бы кольцо и заткнулся, – сказал он.
Двери, ведущие в зал конклавов, открылись, и жнецы начали заходить внутрь.
– Как ты думаешь, кто это сделал? – спросил Роуэн.
– Кто больше всех выигрывает от того, что Фарадея нет?
Им не нужно было вслух произносить имя. Они оба знали ответ. Роуэн уверился в том, что Годдард способен на совершенно немыслимые вещи, но поднимется ли у него рука на жнеца?
Верить в это не хотелось, и Роуэн покачал головой.
– Это не единственное возможное объяснение, – сказал он Ситре. – Может быть, это вообще сделал не жнец, а, допустим, родственник человека, которого Фарадей лишил жизни. Хотел отомстить – и отомстил. Забрать кольцо, толкнуть под поезд, а потом наделить свидетелей иммунитетом. Они будут молчать, чтобы не прослыть сообщниками преступления.
Ситра хотела опровергнуть эту версию, но не стала. То, о чем сказал Роуэн, было возможно. Даже если взявший кольцо напрочь бы отморозил себе палец.
– Об этом я не подумала, – сказала она.
– А если это вообще какой-нибудь тоновик? Они же ненавидят жнецов.
Ротонда быстро пустела. Роуэн и Ситра покинули альков, где разговаривали, и направились к дверям.
– У тебя нет достаточных оснований кого-либо обвинять, – сказал Роуэн. – Поэтому пока ничего не предпринимай.
– Не предпринимать? Ты это серьезно?
– Я сказал пока! Когда тебя посвятят в жнецы, ты получишь полный доступ к архивам и сможешь доказать все, что нужно.
Ситра остановилась.
– Что ты имеешь в виду? Когда меня посвятят? Это можешь быть и ты. Или я чего-то не знаю?
Роуэн поджал губы, злясь на себя за оговорку.
– Пошли, – сказал он, – а то закроют двери.
* * *Конклав проходил как обычно. Объявляли имена ушедших. Омывали руки. Сообща скорбели. Назначали дисциплинарные взыскания. Вновь прозвучало анонимное обвинение против жнеца Годдарда – на сей раз в том, что он слишком свободно раздавал иммунитет.
– Кто меня обвиняет? – громко спросил Годдард. – Пусть обвиняющий встанет и назовет себя!
Естественно, никто не встал, что позволило Годдарду взять слово.
– Признаю, в этом обвинении скрыт комплимент, – сказал он. – Я щедрый человек и, вероятно, действительно, был слишком расточителен в отношении раздачи иммунитета. Но я не раскаиваюсь и не прошу меня простить. Пусть Высокое Лезвие назначит мне наказание.
Но жнец Ксенократ только махнул рукой:
– Да, да, садитесь уже, Годдард. Помолчите хоть пять минут – вот вам и наказание.
Слова Высокого Лезвия вызвали смех. Годдард поклонился председательствующему и занял свое место. Хотя некоторые из жнецов, включая жнеца Кюри, и пытались возражать, указывая, что тех жнецов, которые слишком часто даровали иммунитет, раньше ограничивали в использовании кольца пределами семьи избранного для «жатвы», их возражений никто не услышал. Ксенократ отклонил их, сославшись на недостаток времени.
– Удивительно, – тихо сказала жнец Кюри. – Годдард становится неприкосновенным. Ему все сходит с рук. Жаль, что в детстве он
