Они завернули за угол, и Роуэн увидел их цель: скопление окруженных стеной глинобитных строений, совершенно нелепых и неуместных в холодной Мидмерике. Металлический символ на макушке самого высокого шпиля – вилка о двух остриях.
Монастырь тоновиков.
– Там, внутри, около сотни тоновиков, – сказал Годдард. – Наша задача – лишить их жизни. Всех!
Жнец Рэнд усмехнулась. Жнец Хомский проверил кнопки своего оружия. И только жнец Вольта задал вопрос:
– Всех до одного?
Годдард пожал плечами, словно вопрос не имел никакого смысла. Как не было, по его мнению, смысла и в жизни людей, которых он собирался уничтожить.
– Тотальное уничтожение – наш брэнд, – сказал он. – У нас не всегда получается, но мы стремимся к этому.
– Но это… это нарушение второй заповеди. Мы не можем руководствоваться предвзятым отношением.
– Прекрати, Алессандро! – сказал Годдард покровительственным тоном. – Какая предвзятость? Против кого? Тоновики не являются зарегистрированной культурной группой.
– Разве их культ нельзя считать религией?
– Ты что, смеешься? – ухмыльнулась жнец Рэнд. – Это издевательство над религией.
– Совершенно верно, – кивнул головой Годдард. – Они издеваются над верой людей Эпохи Смертных. Религия – всеми почитаемая часть нашей истории, а они превратили ее в фарс.
– Руби их всех! – отрезал Хомский, приводя в боеготовность свое оружие.
Годдард и Рэнд обнажили мечи. Вольта быстро взглянул на Роуэна и тихо сказал:
– Единственный плюс этой «жатвы» то, что все быстро кончается.
Затем выхватил свой меч и последовал за остальными через арку ворот, которые тоновики всегда оставляли открытыми в надежде, что к ним забредет очередная потерянная душа, ищущая утешения в гармонии. Знали бы они, что на них надвигается!
Слухи, что небольшой отряд жнецов вошел к тоновикам в монастырь, быстро распространились по близлежащим улицам. Как это обычно бывает (такова человеческая природа!), сплетня увеличила количество жнецов до дюжины, и сразу же толпа, более возбужденная чем испуганная, принялась собираться напротив монастыря в надежде, не удастся ли ей увидеть и самих жнецов, и то море крови, которое они оставят после себя. Но все, что собравшиеся увидели, была спина молодого человека, ученика, стоявшего в открытых воротах монастыря.
Роуэну велели оставаться у ворот с обнаженным мечом и уничтожать всех, кто попытался бы сбежать. Его же план состоял в том, чтобы позволить сбежать всем, кто мог. Но когда спасающиеся от смерти тоновики видели его, его меч, его повязку ученика, они бежали назад, в стены монастыря, где и становились жертвами жнецов. Постояв так минут пять, Роуэн бросил свой пост и затерялся в лабиринте монастырских строений. Только тогда люди стали выбегать из ворот и спасаться.
Вынести крики отчаяния было почти невозможно. Зная, что ему все равно придется лишить кого-нибудь жизни до того, как все будет закончено, сегодня Роуэн не мог уйти в себя и там спрятаться. Весь монастырь представлял собой нагромождение домов, внутренних двориков и извилистых проходов, и Роуэн потерял представление о том, где он находится. Слева горел большой дом, прямо перед ним проход был завален мертвыми телами – здесь прошел кто-то из жнецов. За рядом оголенного зимой кустарника спряталась какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка – тот норовил закричать, а она отчаянно пыталась заставить его замолчать. Увидев Роуэна, она прижала ребенка к груди и всхлипнула.
– Я не причиню вам вреда, – сказал ей Роуэн. – У ворот никого нет. Если поспешите, вам удастся спастись. Бегите!
Второй раз женщину просить не пришлось. Она снялась с места и бросилась прочь. Хорошо бы ей не встретить по пути жнеца!
Роуэн зашел за угол и увидел человека, который рыдал, прижавшись к колонне. Но это был не тоновик. Перед Роуэном стоял жнец Вольта. Меч его лежал на земле. Желтая мантия была залита кровью, кровь была и на руках. Увидев Роуэна, Вольта отвернулся, а рыдания стали громче. В руке он сжимал нечто, но это было не оружие.
– Все кончено, – сказал Вольта почти шепотом. – Все кончено.
Судя по звукам, доносящимся со всех сторон, о конце говорить было рано.
– Что случилось, Алессандро? – спросил Роуэн.
Вольта взглянул в глаза Роуэна – в них Роуэн прочитал отчаяние человека, проклятого на вечные муки.
– Я думал… я думал, это офис, – проговорил он, – или кладовая. Не больше двух человек. Я собирался забрать их жизни, без всякой боли, и уйти. Так я и думал. Но это был не офис. И не кладовая. Это была учебная комната.
Он вновь разрыдался.
– И там сидело с десяток детей. Они сбились в кучу. Пытались спрятаться от меня. Среди них был один мальчик. Он вышел вперед. Учитель хотел его остановить, но он вышел вперед. Он не испугался. И поднял этот свой дурацкий камертон. Так, как будто собирался прогнать меня. «Ты не причинишь нам зла!», – сказал он. Потом ударил камертоном о край стола, чтобы тот зазвучал, поднял его к моему лицу и опять сказал: «Клянусь этим звуком, ты не причинишь нам зла!» Он верил в этот звук, Роуэн. Верил в его силу. Он думал, что звук защитит их.
– И что ты сделал?
Вольта закрыл глаза, и его слова прозвучали как ужасный стон:
– Я уничтожил их. Всех до одного.
Затем он раскрыл ладонь и Роуэн увидел маленький окровавленный камертон. Камертон упал на землю и выдал негромкий атональный звук.
– Кто мы такие, Роуэн? Кто мы такие, черт бы нас побрал? Разве мы имеем право делать то, что мы делаем?
– Не имеем. И не имели. Годдард – не жнец, он убийца. У него есть кольцо, есть лицензия, но он не жнец. Он – убийца, и его нужно остановить. И мы найдем способ сделать это – мы вдвоем!
Но Вольта покачал головой и посмотрел на кровь, лужицами блестящую в его ладонях.
– Все кончено, – вновь сказал он.
Потом глубоко судорожно вздохнул и повторил тихо и убийственно спокойно:
– Все кончено, и я очень рад.
Только теперь Роуэн понял, что кровь на ладонях Вольты принадлежала не его жертвам. Она текла из глубоких надрезов на его собственных запястьях. Вольта сам порезал себе вены, с определенным, явным намерением.
– Нет, Алессандро! Нет! Мы вызовем медицинский дрон. Еще не поздно!
Но они оба знали, что это не так.
– Самоубийство – последнее убежище жнеца, и ты его у меня не отнимешь, Роуэн. Даже не пытайся.
Кровь его была повсюду, кровь пятнами лежала на снегу. Роуэн рыдал – никогда он не чувствовал себя столь беспомощным.
– Как же так, Алессандро… как же так?
– Мое имя – Шол Добсон. Зови меня так, Роуэн, прошу тебя.
Из-за слез Роуэн был едва способен говорить:
– Мне будет трудно без тебя, Шол Добсон.
Вольта приник к Роуэну. Голова его беспомощно свисала, голос слабел.
– Обещай, что ты будешь лучшим жнецом, чем я, – прошептал он.
– Обещаю, Шол.
– И тогда, может быть…
Но, что бы Вольта ни хотел сказать, смерть унесла его последние
