первых, там, в ресторане, когда вы выходили, мисс Харрогит шла с вами впереди, отец с гидом – сзади, и я услышал, как Эцца говорит: «Пускай повеселится. Беда может прийти каждую минуту». Мистер Харрогит не ответил, так что слова эти что-нибудь да значили. Я предупредил ее брата, что ей угрожает беда, но я и сам не знал, какая. Если он имел в виду происшествие в горах, это просто чепуха – не станет же сам разбойник предупреждать жертву! Какая же беда должна случиться с мисс Харрогит?
– Беда с мисс Харрогит? – с яростью повторил поэт.
– Все мои загадки упираются в нашего гида, – продолжал священник. – Вот вторая. Почему он так подчеркивает в этой бумаге, что взял у банкира две тысячи? Выкуп от этого скорей не явится. Наоборот, друзья Харрогита больше испугались бы за него, если бы разбойники были бедны, то есть дошли бы до крайности.
– Да, это странно, – сказал Мускари и впервые совсем не театрально почесал за ухом. – Вы мне не объясняете, вы меня совсем запутали. Какая же у вас третья загадка?
– Эта лужайка, – раздумчиво сказал отец Браун. – На нее очень удобно падать и приятно смотреть, она не видна ни сверху, ни снизу, это хороший тайник, но никак не крепость. Какая там крепость! Хуже не придумаешь. Проще простого взять ее оттуда, с дороги, а полиция по дороге и придет. Да нас самих тут удержало четыре карабина. Несколько солдат легко сбросили бы нас в пропасть. Что бы ни значил этот зеленый закуток, он совершенно беззащитен. Это не крепость, тут что-то другое, он ценен чем-то другим, а чем – не пойму. Скорее это похоже на артистическую уборную, или на подмостки для какой-то комедии, или…
Низенький священник вел свою нудную, искреннюю речь, а Мускари, наделенный звериной остротой чувств, услышал далеко в горах цокот копыт и приглушенные далью крики. Задолго до того, как эти звуки достигли слуха англичан, Монтано вспрыгнул на дорогу и встал у дерева. Обратившись в разбойничьего короля, он надел причудливую шляпу и перевязь со шпагой, которые никак не сочетались с грубошерстным костюмом.
Он повернул к разбойникам длинное зеленоватое лицо, взмахнул рукой, и оборванцы с карабинами, повинуясь каким-то военным соображениям, попрятались в кусты. Цокот становился все громче, дорога тряслась, чей-то голос выкликал команды. В кустах трещало и позвякивало, словно разбойники взводили курки или точили ножи о камень. Наконец звуки эти встретились: кроме того, затрещали ветви, заржали кони, закричали люди.
– Мы спасены! – воскликнул Мускари, вскакивая на ноги и размахивая шляпой. – Неужели мы все предоставим полиции? Нападем на мерзавцев с тыла! Жандармы спасают нас, спасем же и мы жандармов!
Он закинул шляпу на дерево, снова выхватил шпагу и полез на дорогу, наверх. Фрэнк побежал за ним, но отец властно окликнул его:
– Стой! Не вмешивайся.
– Ну, что ты! – мягко возразил Фрэнк. – Разве ты хочешь, чтобы англичанин отстал от итальянца?
– Не вмешивайся, – повторил старик, сильно дрожа. – Покоримся судьбе.
Отец Браун посмотрел на него и схватился как будто бы за сердце; но, ощутив под пальцами стекло флакона, облегченно вздохнул, словно спасся от гибели.
Мускари, не дожидаясь помощи, вылез на дорогу и ударил кулаком короля разбойников. Тот пошатнулся, сверкнули клинки, но, не успели они скреститься, бывший гид засмеялся и опустил руки.
– Да ладно! – сказал он по-итальянски. – Скоро этому балагану конец.
– Ты о чем, негодяй? – закричал огнедышащий поэт. – Твоя храбрость – такой же обман, как твоя честь?
– У меня нет ничего настоящего, – благодушно отвечал Эцца. – Я актер, и если были у меня свои качества, я о них забыл. Я не разбойник и не гид. Я – маска на маске, а с личинами не сражаются.
Стемнело, но все же было видно, что разбойники скорее пугают коней, чем убивают людей, словно городская толпа, мешающая полиции проехать. Поэт в удивлении глядел на них, когда кто-то коснулся его локтя. Рядом стоял низенький священник, похожий на игрушечного Ноя в широкополой шляпе.
– Синьор Мускари, – сказал он, – простите мне мою нескромность. Не обижайтесь на меня и не помогайте жандармам. Любите ли вы эту девушку? То есть достаточно ли вы ее любите, чтобы жениться на ней и быть ей хорошим мужем?
– Да, – сказал Мускари.
– А она вас любит? – продолжал отец Браун.
– Наверное, да, – серьезно ответил Мускари.
– Тогда идите к ней, – сказал священник, – предложите ей все, что у вас есть. Время не терпит.
– Почему? – удивился поэт.
– Потому, – сказал священник, – что беда скачет к ней по дороге.
– По дороге скачет спасение, – возразил Мускари.
– Вы идите, – повторил священник, – и спасите ее от спасения.
Тем временем разбойники, ломая кусты, кинулись врассыпную и нырнули в густую зелень, а над кустами возникли треуголки жандармов. Снова раздалась команда, люди спешились, и высокий офицер с седой эспаньолкой появился там, где все недавно падали в разбойничий рай. И вдруг банкир закричал:
– Меня обокрали!
– Тебя давно обокрали, – удивился его сын. – Прошло часа два, как они забрали деньги.
– У меня забрали не деньги, а маленький флакон, – в спокойном отчаянии сказал банкир. Офицер с эспаньолкой шел к ним. Проходя мимо бывшего короля, он не то ударил, не то похлопал его по плечу и сказал:
– За такие шутки может и не поздоровиться.
Поэту показалось, что великих разбойников ловят не совсем так. Офицер подошел к Харрогитам и четко произнес:
– Сэмюел Харрогит, именем закона я арестую вас за растрату банковских фондов.
Банкир деловито кивнул, подумал, повернулся, ступил на край лужайки и прыгнул точно так же, как несколько часов тому назад. Но теперь внизу не было зеленого рая.
Итальянский жандарм выразил священнику и возмущение свое и восхищение.
– Великий был разбойник, – сказал он. – Какую штуку выдумал! Сбежал с деньгами в Италию и нанял этих типов. В полиции многие поверили, что речь идет о выкупе. Он и раньше творил Бог знает что. Большая потеря!..
Мускари уводил несчастную дочь, и она держалась за него так же крепко, как и много лет спустя. Но даже в таком горе он улыбнулся, проходя мимо Эццы, и спросил:
– Куда же ты теперь отправишься?
– В Бирмингем, – отвечал актер, раскуривая сигарету. – Я тебе сказал, я – человек будущего. Если я во что-то верю, я верю в перемены, и хватку, и новизну. Поеду в Манчестер, в Ливерпуль, в Халл, в Хадерсфилд, в Глазго, в Чикаго – в современный, деловой, цивилизованный мир.
– Словом, – сказал Мускари, – в разбойничий рай.
Поединок доктора Хирша
Месье Морис Брюн и месье Арман Арманьяк бодро шествовали по залитым солнцем Елисейским полям. Это были бойкие приземистые молодцы с черными бородками. Бородки их соответствовали требованиям причудливой французской моды, по которой бороды и усы должны казаться накладными. У месье Брюна под нижней губой чернела словно бы приклеенная эспаньолка. Месье Арманьяк, как будто для оригинальности, украсил свой выдвинутый подбородок двумя бородами – по одной с каждой стороны. Молодые люди были атеистами. Суждения их отличались гнетущей непререкаемостью и непоследовательностью. Оба месье были учениками знаменитого ученого, публициста и моралиста доктора Хирша.
Месье Брюн прославился тем, что предложил изгнать из французской литературы слово «Adieu!»[6] и запретить его употребление в повседневной жизни под угрозой
