- Кажу, громадяне, тост, - гаркнул он, раскачиваясь и мучительно подбирая слова забытого родного языка, об этой его слабости в наших кругах ходили анекдоты. - Здесь усе казали за именинника, найкращего нашего Бориса Сергеевича, окромя наиважнейшего. А я кажу: примем по чарке за майора Гудимова.
- Я не майор, - сдержанно улыбнулся Борис.
- Брешешь, хлопец, майор ты, - упрямо боднул головой Теребенько. - Уси великие дела вершили майоры. Кто первый полетел у космос? Майор. Кто на этом… как его? А, острове Свободы пинком под зад лидера? Майор. А в этой, в Южной Америке, кто все переворачивает? Опять же одни майоры…
Вроде ничего особенного не сказал пьяный, но почему некоторые гости побледнели и обменялись тревожными взглядами? Я буквально кожей ощутил, что вот-вот взорвется каменная тишина, обрушившаяся на праздничный стол.
- Ладно, Трофим, выпьем за майора, - улыбнулся Борис. Только обижаешь, начальник, мало даешь. Я бы и от генерала не отказался.
- Генерал - это чуток погодя. Когда дело сделаешь. Тогда мы тебе не то что генерала - генералиссимуса навесим. - Теребенько вдруг уронил голову на грудь и как-то осел. И стало ясно, что он не просто пьян, а пьян смертельно - в лоскуты.
Не слова его меня поразили. В конце концов чего ждать от пьяного, которого даже собственные референты за глаза обзывают. Но когда один с острым как топор лицом и злыми, глубоко посаженными глазами, уронив стул, кинулся к нему и буквально на руках вынес из комнаты, а большинство присутствующих сделало вид, что ничего не произошло, и наперебой заговорили кто о чем, вот тогда мне стало не по себе. И особенно когда по телефону срочно вызвали машину Теребенько и его тут же отправили на дачу - я сам слышал, как в дверях Гудимов жестким голосом давал наставления водителю: домой не заезжать, мигом на дачу - и под холодный душ.
И второй момент отпечатался в памяти - разговор между мной и Таней на кухне.
Она стояла возле стола, заваленного грязной посудой. Надела белый, с кружевами, фартук, хотела, наверное, мыть тарелки, но руки опустились, и на лице дрожала гримаса. Именно дрожала - гримаса отвращения. Очевидно, Таня хотела согнать ее, натянуть маску доброжелательной хозяйки, но сил уже не было. Увидев меня, она отвернулась к окну: не хотела, чтобы я понял ее состояние.
- Помочь вымыть посуду? - предложил я.
- Спасибо, Юра, не к спеху. Посиди со мной.
Я сел. Она закурила сигарету, отошла в противоположный угол. Ее волосы были безукоризненно уложены, длинное платье с разрезом сбоку подчеркивало изящество фигуры, сохранившей девичью грацию при сложившихся формах зрелой женщины. Ей было тридцать пять - возраст, когда женщина дает беспощадную оценку достигнутому и четко прогнозирует свою дальнейшую судьбу. Таня защитила кандидатскую диссертацию, жила в полном достатке, включая «Жигули», на которых лихо гоняла по московским улицам, но не имела детей… И я уверен: она была несчастна.
- Скажи, Юра, ты доволен своей жизнью?
Я не заметил, как она повернулась ко мне. Теперь в глазах ее горели огоньки - то ли отражался свет люстры, то ли она решилась на поступок, который давно вынашивала. И сейчас в этой роскошной кухне, облицованной багровой плиткой в тон импортному гарнитуру, в который был вмонтирован мягко урчащий «Розенлев», определялась ее судьба.
- Что значит доволен, - сказал я, понимая, что за этим вопросом стоит гораздо большее. - Работа есть работа, а личная жизнь… я уже потерял надежду ее устроить.
- Но все же… Ты занимаешь неплохой пост, с Гудимовым у тебя прекрасные отношения. Есть ли причины для недовольства?
- А ты считаешь, этого достаточно, чтобы быть счастливым?
Что-то в моем тоне придало ей решимости. Что-то, чего она ждала. Она сделала несколько шагов ко мне и теперь стояла совсем близко. Мы почти одного роста, я чуть повыше, и ее губы были где-то рядом с моими.
- А решился бы ты все бросить? - я скорее угадывал, чем слышал ее шепот. - Ради другого человека… Пошел бы простым инженером на завод, на рядовую зарплату?
Я хотел ответить и не мог. Комок застрял в горле. Но она поняла. Закрыв глаза, прикоснулась щекой к моей щеке, постояла так минуту. А когда отступила, была уже прежней Таней спокойной, холодноватой, выдержанной.
- Сейчас намелю кофе, настоящего, из Аргентины привезли, попьем с тобой. А эти, - она кивнула на комнаты, откуда доносились звуки магнитофона и голоса, - перебьются растворимым.
Дальше мы говорили о пустяках, пили кофе, улыбались друг другу, будто между нами все было уже решено. А потом она прогнала меня и занялась кофе для гостей. Я вышел на лестничную площадку покурить. Там было много народа, мужчин и женщин. У всех - безмятежные, довольные лица. Инцидент с Теребенько будто бы прочно забыт. Вот здесь меня и угостили «Кэмел». Какая-то девица протянула пачку и сказала, нагло улыбаясь:
- Угощайтесь по-родственному. Пора бы нам и познакомиться.
Не ручаюсь, что до меня сразу дошел смысл этой фразы: так был занят Таней. И не стал уточнять, что значит «по-родственному»? Да и на нее почти не обратил внимания. Помню, что была она слегка навеселе, в прекрасном настроении, высокая, худая и совсем без бюста, будто его тщательно спрятали. Очевидно, так и было - сейчас в моде плоская грудь. Прическа у нее тоже была какая-то взлохмаченная, но я особенно не приглядывался. И забыл о ней, как только вернулся в квартиру. Пустили пленку, и я танцевал с Таней - один танец, другой, третий… Наверное, это было неприлично: танцевать все время с хозяйкой дома, кое-кто из женщин понимающе перешептывался. Ну и черт с ними! Тем более что Борис в конце вечера пожал мне руку и шепнул:
- Спасибо, старик, ты и не представляешь, как много сделал для меня сегодня.
Только глаза у него были при этом непривычно тревожные.
Это я и рассказал майору. Разумеется, не все - про Таню ни слова. И рассказ получился куцый, в несколько фраз.
- Вот видите, ниточка
