Пару дней спустя, когда я уже решил было, что неприятностей удалось избежать, они начались. За ужином мы услышали на нашей улице полицейские сирены. Решив, что полиция приехала за мной, я едва не вернул обратно только что съеденную курицу с рисом. Но машины миновали наш дом, и новые сирены – точнее, клаксоны – загудели со всех сторон. Казалось, вся полиция штата собралась в Темном районе. Это было плохо, очень плохо. Кому-то точно конец. Полиция не могла так просто заявиться в наш район, наделать столько шума и убраться, никого не убив. В те времена такое невозможно было представить. Тебе оставалось лишь молиться, чтобы убитым не оказался кто-то из твоей семьи или даже ты сам. Папа погасил свет, и мы прильнули к окну, наблюдая за проезжающими автомобилями. Два из них принадлежали полиции штата. Когда все стихло, папа вышел на улицу посмотреть, куда направились полицейские. Вернувшись, он сообщил, что те ехали в сторону дома Эдди Граймса. Мы тоже хотели выйти и посмотреть, но родители не позволили, так что нам оставалось лишь глядеть в окна, выходившие в ту сторону. Кроме машин и полицейских ничего не было видно. Похоже было, будто они крушат дом Эдди кувалдами. Вдруг целая группа легавых бросилась бежать, а несколько полицейских машин заблокировали улицу. Спустя минут десять вдалеке раздались выстрелы. Казалось, стрельба продолжалась целую вечность, как Арденнское сражение[30]. Мама и мой младший брат заплакали. Наконец, стрельба прекратилась. Полицейские принялись что-то кричать друг другу, после чего погрузились в машины и уехали прочь.
На следующее утро по радио передали, что чернокожий преступник-рецидивист Эдвард Граймс был убит при попытке сопротивления аресту. Он разыскивался за убийство белой женщины. Тело Элинор Мандей, пропавшей три дня назад, было обнаружено в свежей могиле сотрудниками полиции Вудленда в ходе операции по поиску нелегального спиртового завода в районе, известном как Задворки. Мисс Мандей, дочь бакалейщика Альберта Мандея, отличалась слабым физическим и психическим здоровьем, и Граймс, вероятно, воспользовался этим, чтобы заманить ее в Задворки, где жестоко расправился с девушкой. Так сказали по радио – я до сих пор помню все слово в слово. «Отличалась слабым физическим и психическим здоровьем». «Жестоко расправился».
Когда новость дошла до газет, на передовице напечатали фотографию Элинор Мандей. Темноволосая, с крупным носом, она была ни капли не похожа на мертвую девушку в хижине. Да и день пропажи не совпадал. Эдди Граймс уже не мог ничего объяснить, потому что полиция загнала его в старое хранилище джута у магазина на Меридиан-роуд. С самого начала было понятно, что полицейские не собирались его задерживать. Он убил белую девушку. Они собирались мстить, и отомстили.
Прочитав заметку в газете, я выбрался из дома и побежал посмотреть на место перестрелки. Многим пришла в голову та же мысль, и у хранилища выстроилась настоящая очередь. Вдоль всей Меридиан-роуд были припаркованы машины. У самого входа стоял полицейский автомобиль, и здоровенный легавый пропускал людей внутрь по одному, как на выставку. Все молчали. Зрелище было невиданное: цветные и белые стояли в одной очереди. А вот напротив я заметил две группы людей, одну цветную и одну белую. Они о чем-то переговаривались, но я не смог разобрать ни слова.
Я никогда не любил очередей, поэтому решил по-быстрому заглянуть внутрь и смыться. Обойдя очередь, я направился к тем двум группам, делая вид, что уже побывал внутри и теперь просто прогуливался. Миновав вход в хранилище, я немного задержался. В очереди, довольно близко ко входу, стоял Ди Спаркс. Он вытягивал шею, чтобы поскорее заглянуть внутрь, и заметил меня. Подскочив от неожиданности, он тут же отвернулся. Взгляд у него был отсутствующий. Полицейский крикнул, чтобы я шел в конец очереди – он ни за что не заметил бы меня, если бы Ди не подпрыгнул так, будто кто-то взорвал у него за спиной петарду.
Примерно в середине очереди, позади нескольких соседок, стояла Мэри Рэндолф. Выглядела она ужасно. Волосы свалялись, кожа посерела, как будто она не спала несколько дней. Я прибавил шаг в надежде, что она не заметит меня, но Мэри Рэндолф повернулась и встретилась со мной взглядом. Клянусь, я едва не упал навзничь. Если ее глаза не пылали ненавистью, то я не знаю, чем еще. Ненавистью и болью. Когда взгляд Мэри Рэндолф впился в меня, я был не в силах отвернуться. Я словно вновь увидел то жуткое белое пятно среди деревьев в ночных Задворках. Наконец Мэри отпустила меня, и я снова едва не упал.
Пристроившись в конец очереди, я медленно продвигался вперед вместе со всеми. Мэри Рэндолф не выходила у меня из головы. Когда пришел мой черед, я лишь мельком заглянул внутрь. Увидел изрешеченную пулями стену, следы крови там и тут – большие пятна и мелкие брызги. Я вспомнил хижину, сидящую рядом с мертвой девушкой Мэри Рэндолф, и мысленно вернулся туда.
Мэри Рэндолф не пришла на танцы и не услышала мое дебютное исполнение на саксофоне. Помня, как плохо она выглядела, я и не ожидал, что она появится. Имя Эдди Граймса не исчезало из сводок новостей – его выставляли какой-то дикой гориллой, безумцем, который стремился перебить всех белых женщин, а потом приняться и за цветных. В газетах опубликовали фотографию «логова» Граймса, с дырами в стенах и разломанной мебелью, но не удосужились уточнить, что это полиция так разгромила дом.
Задворки тоже были у всех на устах. Говорили, что там еще хуже, чем все думали. Говорили, что туда возили не только Элинор Мандей, но и других белых девушек, а некоторые белые девушки даже жили там бок о бок с мерзкими цветными. Это место было настоящим гнездом порока, Содомом и Гоморрой. За два дня до назначенного в городском совете слушания по проблеме Задворок группа белых мужчин с оружием и факелами сровняли все тамошние хижины с землей. Людей они там не встретили – ни белых, ни цветных, ни мужчин, ни женщин, ни порочных, ни честных. Все жители Задворок предусмотрительно покинули свои жилища. А самым интересным было вот что: Задворки располагались прямо на окраине Вудленда, но никто в Вудленде не мог вспомнить, как звали хотя бы одного тамошнего жителя. Не могли назвать даже тех, кто регулярно туда наведывался – не считая Эдди Граймса. Когда Задворки сгорели, все перестали произносить это слово, будто это было грехом. А те поборники морали, которые сожгли хижины, ничуть не стремились провозгласить о своем доблестном деянии.
Возможно, они хотели замести следы или
