– Тут и кроме охотников много разного.
Это сказал Муллерман, сидевший на корточках в сторонке. Все повернулись к нему.
– Звери, что ль? – спросил уголовник.
– И звери, и еще всякое.
– Дедушка леший? – Керя засмеялся. Муллерман резко поднялся:
– Не нужно ночью такое поминать! Я в свое время ездил по очень отдаленным уголкам Сибири, разного наслушался. Народ зря не придумает, уверяю.
Граве с интересом посмотрел на Муллермана.
– Вы этнограф?
– В очень незначительной степени. Проректор Коммунистического университета трудящихся Востока при Коминтерне. Но покатался по стране. В здешних местах, правда, не был, но Иркутск, Якутия… Разного наслушался, – повторил Муллерман.
– Еврей дело говорит, – сказал Ивлев. – У нас, помню, в деревне…
– Да заткнитесь вы уже, – возмутился Керя. – И так веселья мало, вы еще про чертей тут. Нет никаких чертей. Человека бояться надо, охотника вон, как куркуль сказал.
Все помолчали. Вокруг было тихо, только поскрипывали стволы деревьев на легком ветерке, да где-то очень далеко вскрикнула ночная птица. Граве приподнял рукав телогрейки и взглянул на часы со светящимся фосфорным циферблатом, закрытым металлической решеточкой.
– Три сорок. Пора дальше двигаться.
– Откуда котлы, фашист?! – искренне удивился Керя. – Неужто у капитана помыл? И когда только успел…
– Ему они все равно были не нужны. Там еще пистолет-пулемет был, ППД, но не достать было, зажало педалями, – сухо поведал Граве и махнул рукой. – Вставайте, следующий привал через четыре часа.
Но четыре часа до привала они не продержались. Повалил снег, идти стало гораздо труднее, еще и луна спряталась.
Первым не сдюжил кулак Ивлев, а вовсе не тщедушный Муллерман или мальчик Костя Жданов. Кулак просто упал в снег и лежал там, пока Керя не вернулся и не пнул его ногой.
– Э, куркуль! – крикнул он. – Подъем, встал-пошёл!
– Не могу, – глухо ответил Ивлев. – Сил нету.
– А от бедноты пшеничку ховать были силы?!
Ивлев не ответил, уткнувшись лицом в снег. Керя пнул его еще раз, Ивлев не реагировал. Таганцев стоял рядом, он бы тоже с удовольствием прилег, но понимал, что вряд ли встанет.
Подошел неожиданно бодрый Муллерман, присел на корточки и принялся уговаривать кулака:
– Зот Михайлович, вставайте. Скоро привал, там отдохнете… Покушаем, посидим…
Кулак трудно заворочался в снегу, поднялся на четвереньки. Муллерман помог ему встать.
– Сдохнем мы тут все, – серо сказал Ивлев, отряхивая снег с телогрейки. – Сдохнем. Лучше бы я у машины остался.
– Чего ж побежал? – спросил Керя.
Ивлев не ответил, сорвал еловую веточку, пожевал.
– Идем дальше? – уточнил Граве. – Или привал?
– Один черт, – сказал Ивлев. – Сдохнем. Или ты не видишь, енерал, что за нами смотрят? Скрадывают нас вроде как.
Таганцеву стало совсем нехорошо, он заозирался; слова Ивлева были плохие, гадкие, веяло от них смрадом и тленом. Никто, конечно, не смотрел за ними из леса, ни медведь и ни росомаха…
– Что вы такое говорите, Зот Михалыч, – вытолкнул из себя Таганцев. – Не надо.
– Не надо так не надо, – скучным голосом согласился кулак. Он пошатнулся, Таганцев поддержал его, с другой стороны Ивлева подпер Муллерман.
– Найдем более-менее подходящее укрытие, там отдохнем, – решил бывший комкор.
Укрытие нашлось быстро: изрядная пещера под корнями огромного вывороченного кедра. Из нее, как могли, выгребли снег и забились туда всей компанией. Таганцев угодил между бывшим комкором и Костей Ждановым, поэтому быстро пригрелся и задремал. Даже начал видеть сон, но тут Костя задергался и застонал, а Граве шепотом спросил:
– Коленька, а вы воцерковлены?
– Я атеист, – честно ответил Таганцев.
– Я вот тоже, – с каким-то сожалением сказал бывший комкор. – Последний раз в храме был еще в девятьсот пятнадцатом, в Вильно… Помню, батюшка тамошний очень толстый был, а борода жиденькая совсем, рыжеватая. А после напились, и штабс-капитан Воротилин застрелился. Выйду, говорит, воздухом подышать, а потом унтер вбегает и говорит – там их благородие того-сь… В висок из «браунинга». А мы даже выстрела не слышали за картами, партией в баккара, я выигрывал как раз. Зачем память все это хранит, с какой целью?
– А вы почему спросили, Артур Манфредович?
– Про воцерковление? Признаюсь, напугал меня Ивлев. Тоже постоянно кажется, что за нами следят.
– Возможно, звери?
– Надеюсь, что звери. Надеюсь… Спите, Коленька, скоро вставать. Снег вроде перестает.
* * *Таганцеву опять приснился допрос, только на сей раз у следователя Цудейкиса были светящиеся молочно-розовые глаза, и он протягивал не пачку папирос «Блюминг», а полную пригоршню чего-то скользкого и шевелящегося. Совал Таганцеву прямо в лицо, ласково предлагая:
– Угощайтесь, гражданин Таганцев. Угощайтесь. Угощайтесь…
С коротким вскриком Таганцев открыл глаза. Светало, снег окончательно прекратился. Он сидел в пещерке под выворотнем в компании кулака Ивлева и безмятежно спящего Кости Жданова, совсем неподалеку неразборчиво звучали голоса. Таганцев выбрался из укрытия, с болью разгибая суставы, и увидел, что Керя держит на мушке коренастого мужичка лет пятидесяти, а может и больше – поди разбери по небритой замурзанной физиономии под треухом. На ногах мужичка были широкие самодельные лыжи.
Тут же стояли Граве и Муллерман. Граве, похоже, допрашивал мужичка.
– Сколько примерно километров до поселка?
– Так каламетров тридцать, – отвечал мужичок, испуганно зыркая глазами по сторонам. На снегу поодаль валялись засаленная котомка и ружье, древняя с виду одностволка.
– Это не ты тут ночью вокруг вертелся?! – рявкнул Керя, угрожающе дергая стволом карабина.
– Да я ж только вот пришел…
– Не брешешь? Сколько вас тут?!
– Да один он, один, – остановил оскалившегося уголовника Граве. Мужичок с надеждой посмотрел на комкора и шмыгнул носом. Муллерман наконец увидел Таганцева, подошел к нему и доверительно прошептал:
– Местный. Ну как местный – вот, говорит, тридцать километров до поселка, про наш побег не в курсе, идет к куму в гости.
– А зачем нам поселок? – также шепотом осведомился Таганцев.
– Поселок нам вовсе не нужен, – покачал головой экс-проректор. – Да и название ничего не говорит, дыра, наверное, какая-то.
Мужичок тем временем потоптался лыжами в снегу и попросил:
– Товарищи, братцы… Я ваше дело понимаю, беглые, то-сё, но вы меня пустите, пожалуйста. Говорю же, к куму иду. Покамест я дойду, вы уже далеко будете, да я и говорить ничего не стану, себе хуже, уполномоченный замучает – где видал да кого, да чем помог, да не заодно ли… Хочете, так свяжите меня, только так, чтоб развязался помаленьку.
– Что в сидоре? – спросил Керя.
– Котелок, чай, сало, сахару немного, – с готовностью принялся перечислять мужичок. – По мелочи разное. Вы берите, если хочете, мне не надо. Я так дойду.
Керя быстро, мельком взглянул на Граве, тот коротко кивнул. Керя опустил карабин, прислонил его к дереву.
– Давай сюда сидор, – велел уголовник.
Мужичок неловко развернулся на своих коротких лыжах, нагнулся к котомке. Таганцев даже не успел заметить, как в руке уголовника появился складной нож. Он метнулся к мужичку и воткнул лезвие куда-то
