– Нет, – уверенно ответил доктор. – То-то и странно. Сестра была в кладовой, это отдельный домик, Денн – в огороде, тоже не здесь. А я рылся в книгах, там, за той комнатой, где вы были. У нас две служанки, но одна ушла на почту, другая была на чердаке.
– Скажите, – очень спокойно спросил Фламбо, – был ли с ним в ссоре хоть кто-нибудь из этих людей?
– Его все очень любили, – торжественно ответствовал доктор. – Если недоразумения и бывали, то ничтожные, у кого их нет в наше время? Покойный был чрезвычайно благочестив, а дочь его и зять, возможно, мыслят несколько шире. Такие разногласия никак не связаны с мерзким и диким убийством.
– Это зависит от того, насколько широки взгляды, – сказал отец Браун. – Или – насколько узки.
Тут они услышали голос хозяйки, нетерпеливо звавшей деверя. Он побежал навстречу ей, а на бегу виновато взмахнул рукой и указал длинным пальцем вниз.
– Очень странные следы, – сказал он, все так же мрачно, словно показывал катафалк.
Сыщики-любители взглянули друг на друга.
– Многое тут странно, – сказал Фламбо.
– О, да! – подтвердил священник, глуповато глядя на траву.
– Вот я удивился, – продолжал Фламбо, – зачем вешать человека, а потом протыкать шпагой.
– А я удивился, – сказал отец Браун, – зачем протыкать человека и еще вешать.
– Вы спорите спору ради, – возразил его друг. – Сразу видно, что, когда его пронзили шпагой, он был мертв. Иначе было бы куда больше крови, да и рана другая.
– А я увидел сразу, – сказал священник, подслеповато глядя снизу вверх, – что он уже умер, когда его вешали.
Посмотрите, петля очень слабая, веревка почти не касается шеи. Он умер раньше, чек его повесили, и раньше, чем его проткнули. От чего же он умер?
– По-моему, – сказал Фламбо, – лучше нам вернуться в дом, взглянуть на спальню… и на все прочее.
– Вернемся, – сказал отец Браун. – Но сперва взглянем на следы. Начнем с другого конца, из-под его окна. Нет, там газон. А здесь следы четкие.
Помаргивая, он рассмотрел след и медленно пошел к дереву, то и дело весьма недостойно наклоняясь к земле. Потом обернулся к другу и просто сказал:
– Знаете, что здесь написано? Рассказ довольно странный…
– Мало того, – сказал его друг. – Противный, мерзкий, гнусный.
– Вот что написано буквами следов, – сказал священник. – Старый паралитик выпрыгнул из окна и побежал вдоль клумб, стремясь к смерти, – так стремясь, что он скакал на одной ноге, а то и катился колесом.
– Хватит!.. – вскипел Фламбо. – Что за адская пантомима?
Отец Браун только поднял брови и кротко указал на иероглифы.
– Почти всюду, – сказал он, – след одной ноги, а в двух-трех местах есть и следы рук.
– Может быть, он хромал, потом упал? – предположил сыщик.
Священник покачал головой.
– В лучшем случае, он встал бы, опираясь на локти и на колени. Таких следов здесь нет. Мощеная дорожка рядом, там вообще нет следов, а могли быть между камешками – она мощена довольно странно.
– Господи, все тут странно, страшно, жутко! – вскричал Фламбо, мрачно глядя на мрачный сад, исчерченный кривыми дорожками, и слова эти прозвучали с особенной силой.
– Теперь, – сказал отец Браун, – мы пойдем в спальню.
Они подошли к двери, неподалеку от рокового окна, и священник задержался на минутку, приметив палку от садовой метлы, прислоненную к стенке.
– Видите? – спросил он друга.
– Это метелка, – не без иронии сказал сыщик.
– Это накладка, – сказал отец Браун. – Первый промах, который я заметил в нашем странном спектакле.
Они взошли по лесенке в спальню старика, и сразу стало понятно, что соединяет семью, что разделяет. Священник тут же понял, что хозяева католики или хотя бы католиками были; но некоторые из них далеко не праведны и не строги. Картины и распятие в спальне ясно говорили о том, что набожным остался только старик, родня же его, по той или иной причине, склонялась к язычеству. Однако пастырь понимал, что это – не повод и для самого обычного убийства.
– Ну, что это!.. – пробормотал он. – Убийство тут проще всего… – И когда он произнес эти слова, лицо его медленно озарилось светом разумения.
Фламбо сел в кресло у ночного столика и долго и угрюмо смотрел на несколько белых пилюль и бутылочку воды.
– Убийца, – сказал он наконец, – хотел почему-то, чтобы мы подумали, что бедный старик повешен или заколот. Этого не было. В чем же тогда дело? Логичней всего решить, что истинная его смерть связана с каким-то человеком. Предположим, его отравили. Предположим, на кого-то очень легко пало бы подозрение.
– Вообще-то, – мягко сказал отец Браун, – друг наш в темных очках медик.
– Я исследую эти пилюли, – продолжал Фламбо. – Надо их взять. Мне кажется, они растворяются в воде.
– Исследовать их долго, – сказал священник, – и полицейский врач вот-вот приедет, так что посоветуйтесь с ним.
Конечно, если вы собираетесь ждать врача.
– Я не уеду, – сказал Фламбо, – пока не разрешу загадки.
– Тогда оставайтесь тут жить, – сказал Браун, спокойно глядя в окно. – А я не останусь в этой комнате.
– Вы думаете, я загадки не решу? – спросил его друг. – Почему же?
– Потому что она не решается, – ответил священник. – Эту пилюлю не растворить ни в воде, ни в крови. – И он спустился по темным ступенькам в темнеющий сад, где снова увидел то, что видел из окна.
Тягостный, знойный мрак предгрозового неба давил на сад еще сильнее, тучи одолели солнце, и во все более узком просвете оно было бледнее луны. Уже погрохатывал гром, но ветер улегся. Цвета казались густыми оттенками тьмы, но один цвет еще сверкал – то были волосы хозяйки, которая стояла неподвижно, запустив пальцы в рыжую гриву.
Тьма и сомнения вызвали в памяти священника прекрасные и жуткие строки, и он заметил, что бормочет: «А в страшном, зачарованном саду под бледною луной стояла та, что плакала по страшному супругу»[18]. Тут он забормотал живее:
– Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешных[19]… Да, именно так: «плакала по страшному супругу».
Нерешительно, почти дрожа, приблизился он к рыжей женщине, но заговорил с обычным своим спокойствием. Он пристально смотрел на нее и серьезно убеждал не пугаться случайных ужасов, как бы мерзки они ни были.
– Картины вашего деда, – говорил он, – гораздо истинней для него, чем давешний ужас. Мне кажется, он был прекрасный человек, и неважно, что сделали с его телом.
– Как я устала от его картин! – сказала она и отвернулась. – Если они так сильны и хороши, почему они себя не защитят? Люди отбивают у Мадонны голову, и ничего им не делается. Вы не можете, не смеете судить нас, если мы открыли, что человек сильнее Бога.
– Благородно ли, – спросил священник, – обращать против Бога Его долготерпение?
– Ну, хорошо, ваш Бог терпелив, человек – нетерпелив, – отвечала она. – А мы вот больше любим нетерпение. Вы скажете, что это святотатство, но помешать нам не сможете.
Отец Браун чуть не подпрыгнул.
– Святотатство! – вскричал он и решительно шагнул к двери. В ту же минуту в дверях появился Фламбо,
