Завидев Джона Рэгтли, хозяин высунулся из-за стойки и вкрадчиво спросил:
– Вам, сэр, как обычно?
– Разумеется, – фыркнул мистер Рэггли и хлопнул цилиндром о стойку. – Прочее пойло в этом заведении и слова доброго не стоит. Ей-богу, мне сдается, что если в Англии и осталось что-то английское, так это шерри-бренди. Оно хоть пахнет вишней. А где вы нынче найдете пиво, чтобы оно пахло хмелем? Или сидр с запахом яблок? Или вино, которое хоть чуть-чуть отдает виноградом? Во всех кабаках поят черт знает чем. В другой стране из-за такого надувательства давно бы случилась революция. Уж я-то знаю, как нас околпачивают. Дайте срок – пропечатаю всех этих жуликов.
Народ так и ахнет. Я добьюсь, чтобы людей перестали травить скверным вином, и тогда…
Осмотрительность, которую преподобный Дэвид Прайс-Джонс ценил превыше всего, вновь его подвела. Он опрометчиво вздумал склонить мистера Рэгтли на свою сторону, перейдя от разговора о скверном вине к утверждению, что самое вино есть скверна. Он опять поставил в пример своего степенного сотоварища: до чего, мол, грубы нравы англичан перед восточным добронравием. И что уж вовсе неразумно, он завел речь о том, что христианству не грех перенять кое-что у других религий, и при этом помянул Магомета. Тут-то и грянул гром.
– Черт подери! – взревел мистер Рэггли, который ничего у других религий перенимать не собирался. – Значит, по-вашему, англичанин не имеет права выпить английского пива? И все только потому, что в какой- то чертовой пустыне какой-то паршивый Магомет запретил пить вино?
В то же мгновение инспектор одним прыжком оказался посреди зала. И очень кстати – восточный джентльмен изменился в лице и вмиг утратил невозмутимость. В приступе христианского милосердия и учтивости он, как тигр, подскочил к стене, сорвал тяжелый кинжал и метнул его, точно камень из пращи. Кинжал вонзился в стену чуть выше уха мистера Рэггли. Не подоспей инспектор Гринвуд вовремя, не дерни он мусульманина за руку, кинжал непременно угодил бы в старика.
Отец Браун остался сидеть, как сидел. Он скосил глаза, и на губах его играла едва приметная улыбка, будто он разглядел в этой вспышке нечто такое, что от всех ускользнуло.
Дальнейшие события под силу понять лишь тому, кто вообще способен постичь людей вроде Джона Рэгтли. Старик вскочил и разразился громовым хохотом, словно кто-то отпустил преуморительную шутку. Куда девались сварливость и раздражение! Завзятый бражник смотрел на завзятого трезвенника, который чуть его не прикончил, с нескрываемой симпатией.
– Ах, чтоб тебя! – воскликнул он. – Впервые за двадцать лет встречаю настоящего мужчину!
– Вы намерены заявить в полицию? – неуверенно спросил инспектор.
– В полицию? Вот еще! Не будь он трезвенником, я бы ему еще и стаканчик поставил. Поделом мне, нечего было оскорблять его религию. Куда вам, пустобрехам, до этого молодца! Уж вы-то не отважитесь поднять руку на того, кто заденет вашу веру. Добро бы только вера – до нее вам и дела нет, но ведь вы и за пиво свое не вступитесь!
– Раз уж он назвал нас пустобрехами, значит, мир и спокойствие восстановлены, – шепнул отец Браун инспектору. – А мусульманин метнул кинжал не по адресу. Ему бы угодить в проповедника трезвости. Ведь это он заварил кашу.
Между тем хозяин навел порядок в комнате, отведенной для коммивояжеров, и компания стала перебираться туда.
Официант снова наполнил стаканы, поставил на поднос и последовал за гостями. Задержавшись у стойки, отец Браун внимательно осмотрел оставшиеся стаканы: из одного преподобный Дэвид Прайс-Джонс пил злосчастное молоко, другой пах виски. Отец Браун обернулся и увидел, что два чудака, неистовый англичанин и неистовый мусульманин, прощаются друг с другом. Мистер Рэггли души не чаял в новом приятеле. Зловещий на вид мусульманин сохранял сдержанность, но знаками дал понять, что обиды на старика не держит. Казалось, беда миновала.
В дальнейшем отцу Брауну еще пришлось вспомнить дружеское прощание бывших недругов. Произошло это на другое утро, когда отец Браун, которому надлежало идти на службу в здешнюю церковь, спустился из своей комнаты и, направляясь к выходу, заглянул в длинный зал, убранный в причудливом восточном вкусе. По залу разливался белесый утренний свет, каждый предмет обстановки был виден со всей отчетливостью, и так же отчетливо был виден труп Джона Рэггли. Встрепанный, скорчившийся старик лежал в углу, а в груди у него торчал нож с тяжелой рукояткой.
В гостинице еще спали. Стараясь не шуметь, отец Браун поднялся в комнату инспектора Гринвуда, и скоро оба приятеля в молчании стояли возле трупа.
– Не будем спешить с выводами, – произнес наконец Гринвуд, – но и закрывать глаза на очевидное тоже нельзя.
Надо же: еще вчера я говорил именно о таких преступлениях. Помните наш вчерашний разговор?
– Да-да, конечно, – рассеянно кивнул священник.
– Я тогда говорил, что убийство, которое задумал религиозный фанатик, предотвратить невозможно. Ведь этот азиат небось считает, что, попади он на виселицу, – быть ему в раю: он же вступился за честь пророка.
– Так-то оно так. Вы правильно рассудили, что только у нашего друга-мусульманина был повод броситься с ножом на старого джентльмена. Другим оно вроде бы ни к чему.
Но, по-моему… – отец Браун замялся, круглое лицо его стало непроницаемым.
– Что такое?
– Вы, наверно, удивитесь, но, по-моему, – задумчиво протянул отец Браун, – по-моему, не так уж важно, кто ударил покойника ножом.
– Как прикажете вас понимать? Это что – новая мораль? Или старая казуистика? Неужто иезуиты нынче потакают убийцам?
– Я же не сказал, что нам нет дела до убийцы. Может статься, нож в старика всадил убийца. А может, и совсем другой человек. Ведь от убийства до удара ножом прошло немало времени. Вы, вероятно, хотите снять отпечатки пальцев с рукоятки, но не придавайте им большого значения. Похоже, кому-то очень понадобилось вонзить в покойника нож. Конечно, цель у него была не ахти какая благородная, но все-таки не убийство. Правда, чтобы в этом убедиться, надо бы еще раз напустить на покойника человека с ножом.
Инспектор пристально посмотрел на собеседника:
– Это вы про…
– Это я про врача. Подлинную причину смерти покажет вскрытие.
– Скорее всего, вы правы. Уж насчет ножа – это точно.
Ну что ж, дождемся врача. Хотя и так понятно, что он подтвердит вашу догадку. Крови натекло самую малость. Дело ясное: ножом ударили в давно остывший труп. Но зачем?
– Как видно, чтобы свалить вину на мусульманина, – ответил отец Браун. – Это, разумеется, подлость, но все-таки не убийство. Кто-то – не обязательно убийца – вздумал навести тень на ясный день.
– Такое мне в голову не приходило, – признался инспектор. – А почему, собственно, вы так решили?
– Потому, что вчера, когда мы вошли в этот жуткий зал, меня смутила одна мысль. Помните, я сказал, что здесь легко совершить убийство? Вам показалось, что я имею в виду это дурацкое оружие, но я думал совсем о другом.
Несколько часов кряду инспектор и его напарник занимались расспросами: кто побывал в гостинице за последние сутки, кто ее покинул, кто и что пил, чьи стаканы успели вымыть, а чьи нет. Навели справки о каждом, кто оказался хоть как-то причастен к делу. Приятели так усердствовали, будто яд выпил не один человек, а никак не меньше тридцати.
Вот что удалось установить. Посетители попадали в бар только через парадный вход – все остальные по причине ремонта были завалены хламом. От мальчика, который подметал ступеньки, не добились ничего путного. Он помнил только, что до прихода чудного турка в тюрбане и проповедника трезвости посетителей толком не было. Разве что коммивояжеры зашли «хлопнуть по стаканчику на скорую руку», как у них это называлось. Но они нагрянули гуртом и довольно быстро ушли. По словам мальчугана, один из них успел хлопнуть свой стаканчик быстрее других и ушел сам по себе. Однако хозяин и бармен это отрицали. Они знали всех коммивояжеров в лицо и помнили каждый их шаг.
