– Занятно: черный конь – и на белой клетке! Двусмысленно как-то смотрится! – сказал он, обходя доску кругом.
– Правила шахмат не запрещают, – спокойно отозвался Долбушин.
Гай не спорил.
– Разумеется, дорогой мой! На то они и шахматы! Вот и я себе это повторяю: не может он симпатизировать шнырам на том только основании, что его дочь одна из них! – произнес он стеклянным, очень опасным голосом.
– Я этого не делаю! – возразил Долбушин.
Внезапно Гай протянул руку и, прежде чем глава форта отодвинулся, потрепал его по щеке. Рука у него была холодной, как у мертвеца, зато ногти оказались почти обжигающими.
– Не оправдывайтесь, Альберт, незачем. С белой клетки конь обязательно перепрыгнет на черную. Это тоже закон шахмат.
– Белое… черное… Цвет – это лишь преломление лучей, и ничего больше! Кузепыч, жмот из жмотов, у них – кто бы вы думали? – ищущее добро, а моя Младочка, которая недавно отдала нищенке свои золотые сережки, – неисправимое зло! – примирительно сказал умненький Белдо, обнимая Долбушина за плечи и своим телом прикрывая его от Гая.
Глава форта был ему за это благодарен.
– Наш Альберт Федорович – эффективный менеджер. Лучший из всех, поскольку давно перешагнул черту, которая отделяет бухгалтера от романтика. Эффективные менеджеры не могут позволить себе играть только на одной половине доски. Ведь это будет означать, что другую половину они отдали кому-то другому, – продолжал Белдо.
Гай разлепил губы и улыбнулся.
– Все это так! Но даже если допустить, что с точки зрения узкой морали я зло, я хочу верности себе!
– Я вам верен, – раздраженно отозвался Долбушин.
– Допустим, верны, пока не доказано обратного, – легко уступил Гай. – Но вы колеблетесь. Я даже опасаюсь, не утратили ли мы с вами нужную дистанцию.
Белдо уже отошел в сторону, и лишенные цвета глаза Гая без помех вспорхнули на лоб главы финансового форта.
– Чем ближе узнаешь кого-то, тем стремительнее теряешь дистанцию. В идеале человек вообще не должен видеть своего правителя. Ближе знаешь – меньше уважаешь. Это, увы, непреложный закон.
Гай опустил глаза, и Долбушину на миг показалось, что у него нет зрачков. Глаза есть, а вот зрачков отчего-то нет. Потерялись, сгинули. Но едва ему так показалось, как зрачки, точно опомнившись, возникли.
– Вы ведь знаете историю, Альберт? Не историю шныров, а вообще историю?
– Насколько можно знать любую неточную науку, которая опирается на произвольно трактованные события, добрая половина которых вымышлена летописцами, а другая половина упомянута в летописях лишь однажды и ее нельзя перепроверить, – скептически отозвался Долбушин.
– Ну вот! Опять в вас проснулся недоверчивый бухгалтер! Нет, Альберт, истории все же можно доверять. Особенно там, где она переходит в миф! Именно в этих местах ее наполняет некий дух правды, я бы так сказал! Взять хотя бы Ассирию. Римские историки утверждают, что ассирийцы никогда не видели своих царей в лицо и потому считали их чем-то вроде богов. Держава цвела и богатела. Цари жили в огромном дворце-городе, которого никогда не покидали. Простому смертному туда было не проникнуть, а все приказы передавались через доверенных лиц.
Гай покосился на шахматную доску, и мятое лицо его пошло веселой волной.
– Так продолжалось сотни лет, пока царем не стал Сарданапал. Как-то к Сарданапалу приехал наместник горной Мидии Абак и явился во дворец с подарками. Нет чтобы тихо сложить свои подарочки у ворот, поцеловать ступеньку и уползти, как все приличные наместники! Такой вариант всех бы устроил, и держава цвела бы и дальше! Нет, Абак, этот суровый и мрачный воин, высушенный походами по горам и пустыням, зачем-то потащился со своими подарками во дворец и во дворце случайно увидел Сарданапала. Охрана, расслабленная многолетним бездельем, не задержала его, и царя даже не предупредили, что придет какой-то там Абак. Безбородый, нарумяненный царь сидел в окружении своих жен. Он был в женском платье и на руках его были выщипаны все волоски. Наместник и царь не обменялись ни единым словом. Жены, спохватившись, тотчас окружили и скрыли царя. Они еще хоть что-то соображали! Пока еще было время, надо было казнить Абака, но почему-то царь этого не сделал. Очень скоро Абак поднял восстание, и на его сторону перешел главный жрец. Вот он-то интересно почему? И еще меня интересует, был ли этот жрец похож на вас, Дионисий? Вы ведь тоже в каком-то смысле наш жрец?
– Я жрец?! – испугался Белдо. – Да что вы такое говорите?! Меня тогда и на свете не было!
– Ну в таком случае вы оправданы! – успокоил его Гай. – Итак, восстание разгорелось. Город был окружен, тараны день и ночь били в стены. И тогда Сарданапал повелел сложить во дворе огромный костер. Внутрь костра он приказал заключить всех своих наложниц, жен, детей и евнухов. Туда же снесли все его серебро и золото. Когда все это было сделано, царь торжественно взошел на костер и лично поджег пропитанные смолой дрова. Когда мидяне вошли в город, на месте роскошнейшего дворца осталась лишь куча пепла и некоторое количество расплавленного серебра. Вот во что выливается порой утрата дистанции!
– И почему вы рассказываете об этом мне? – спросил Долбушин, сжимая ручку зонта сильнее обычного. Он знал, что пока ему больно, Гай, слившийся со своим опекуном, не просочится к нему в сознание.
– Я заметил, как вы на меня посмотрели, когда я потрепал вас по щеке. Думаю, примерно так же посмотрел бы и Абак на Сарданапала, вздумай царь потрепать его по щеке своей выщипанной от волосков надушенной ручкой… Ну да, у меня нет костей, да и черепа нет, если уж на то пошло – но, поверьте, я весьма прочен! Да и зачем, скажите, вам сдался мой череп? Вы ведь черепа Дионисия Тиграновича тоже в руках не держали. И что, это сильно омрачило вашу жизнь?
– Фу!.. фу!.. Что вы такое говорите?! То я жрец, то мой череп держать в руках! Да чем же я так провинился? – с комическим ужасом воскликнул Белдо.
Гай неотрывно глядел на Долбушина – так глядел, что тот ощущал себя Сарданапалом в окруженном врагами городе. Главе форта чудилось, что он по тоннелю проходит болото и что эльбы пускают в него охотничьи паутинки. И все, что Долбушину оставалось, – это сжимать ручку своего зонта и ощущать пульсирующую защитную боль. Сознание не справлялось: против Долбушина было сейчас все болото, через Гая изливалось все разом. Гай был одновременно и клоуном и палачом, но из-под всех этих масок проглядывал холодный исследователь. То, что находилось сейчас перед Долбушиным,
