— Как-то это нечестно, — вымолвила она, глядя на него сквозь мутную пелену.
Он успокаивающе взял ее за руку.
— Как и все в жизни. Это игра в карты, где каждый из игроков мухлюет. Но проигрывают в итоге все.
— Как меня раздражает твой неуместный юмор.
— Эй… почему из нас двоих умираю я, а плачешь так горько ты? Это я должен реветь, а ты — утешать меня. Не надо, ну пожалуйста. Какого черта вообще ты пошла в ванную?
— Какого черта там оказался ты со своим диагнозом?!
Они рассмеялись — он искренне, а она сквозь слезы. Затем накатил очередной приступ горечи, отчего захотелось сплюнуть.
Алиса только обняла себя крепче и постаралась остановить бессмысленные слезы. Следовало найти виноватого и бить его, бить руками и ногами, пока ей не вернут назад Люка Янсена — безалаберного курильщика со скверным чувством юмора.
На языке застыли немые вопросы:
«А что же я? С кем я буду потом так шутить и разговаривать?».
С кем, в конце концов, она будет так горько плакать?
Люк вздохнул и просто прижал ее к себе, успокаивающе гладя по спине.
— Тихо, тихо… еще тише. Вот так.
Его волосы невесомо касались ее лица, и она врастала куда-то под его кожу, как и хотела. С каждой секундой она въедалась в буквы татуировки на ребрах.
Алиса не помнила, как они встали и он повел ее по темному коридору вдоль мигающих белых лампадок, сквозь этот дом-призрак, сквозь время и весь мир…
— Ш-ш-ш… — вкрадчиво шептал его голос. — Все пройдет. Все всегда проходит… Говори себе это, когда все плохо.
Он уложил ее в кровать и укрыл одеялом. Алиса словно погрузилась в анабиоз. Веки сами тяжело опускаются, и то ли его губы, то ли руки дотрагиваются до ее заплаканного лица, и слезы высыхают. Это превращается в их безмолвное таинство. Алиса засыпает в угрюмой спальне с воцарившимся в душе удивительным спокойствием…
Люк все это время просто сидел рядом с ней и смотрел в окно. Так плохо он себя не чувствовал даже во время самых сильных приступов. И рак тут был ни при чем.
***Дэвид остался в каменном зале в одиночестве. Шахматные фигуры разлетелись в разные стороны. Доска опрокинута.
Доигрались.
Танатоса не было напротив него. Его стул пустовал, а под сводами потолка застыла необычная тишина.
Впрочем, она всегда наполняла этот храм до краев.
Отсутствие звуков — это частоты смерти.
Дэвид раздраженно хлопнул в ладони, пустив всюду волну эха. В безмолвии становилось не по себе даже ему.
— Танатос… это называется подложить свинью, слышишь меня? Ты просчитал все еще до нашей игры!
Ответа не было. Танатос ушел в мир живых, надев одну из своих бесчисленных масок.
— Ты обманывал меня с самого начала, — чуть возмущенно продолжил Дэвид, зная, что тишина запомнит каждое его слово для хозяина этого места. — С тобой невозможно играть на равных. Если это шахматы, то ты просчитаешь мат до начала партии. Если это людские жизни, ты скосишь их еще до рождения. Все — твое. Весь мир — жатва.
Танатос слышал его, но продолжал хранить молчание. Так и закончилась эта бессмысленная партия. Дэвид разгромлен, музыка никого в итоге не спасла.
— Он не умрет, пока не допишет свой альбом, — наконец сказал Дэвид, покачав головой. — Это моя воля. Считай, что ты выиграл у него, но не у меня. Я дам ему лазейку.
The wall that I have built to keep you out is starting to rust,Because everything around me just reminds me of us.I am an addict for dramatic, black hair and pale skin.Yet I’m still collecting bones, but that’s why closets are for skeletons? Стена, которую я воздвиг, чтобы спастись от тебя, начинает ржаветь,Потому что все вокруг напоминает мне о нас.Я пристрастился к черно-белому облику и драме.Я все еще собираю кости, но разве не для скелетов наши шкафы? Motionless in White «Sinematic»Глава двенадцатая
Зазеркалье
В коротком сне Люка было одно слово:
«Тебю».
Его шептал чей-то бесполый голос, и оно вспархивало во тьме дымчатыми буквами:
«Тебю».
Ему надо в Тебю.
Где это Тебю?
Там, где небо соприкасается с землей.
«Правда — в церкви Тебю» — завещал ему кто-то, чье имя он никак не мог вспомнить.
Может, имени и не было.
Остался только пункт назначения.
Тебю.
***— А к чему такая спешка? — недоумевал Анри. — Раньше ты месяцами торчал в студии, экспериментируя со звуком и с вокалом. А теперь мало того что у нас почти готов весь альбом, ты уже нацеливаешься на клип! Так нельзя! Это не по графику.
— Анри, весь альбом — у меня в голове. Я знаю, как будет звучать каждый инструмент, как будет дрожать каждый звук. Зачем терять время?
— Это слишком интенсивно. Тебе надо ненадолго затихнуть. Ты только что отыграл такое бешеное турне, что народ просто не готов к новой бомбе… Это динамика рынка.
Тайминг. В этом всегда заключалась рекламная тактика Анри. Дои корову с умом. А если продаешь молоко, то выжимай из вымени золото. Люк снес все эти расчеты к черту.
Они шли по коридору студии. Все стояли на ушах уже три недели. Люк форсировал сроки, и теперь не только он работал день и ночь. За короткое время была проделана работа, на которую раньше уходило не меньше года. Потому что группа его поддерживала. Они все любили новую музыку, как их общее дитя, к которому Анри было запрещено прикасаться.
Великий и страшный продюсер не имел ничего против нового альбома, но его категорически
