— Мы одинаково хорошо наносим удары и выдерживаем их, — угрюмо произнес Цицер, давая понять, что тема Амара закрыта. Впрочем, рано или поздно Туллу придется вернуться к ней — желательно до того, как магистр ордена снова поведет в битву солдат, не таких неуязвимых, как Интеп.
Ультрамарин повернулся к офицеру на койке:
— Полковник Ибран Гриппе, смешанная пехота, Пятый Галилейский?
Риордан кивнул:
— Он находился в пятнадцати километрах от эпицентра. Один из везунчиков.
— Я ищу старшего по чину офицера Армии, — пояснил Цицер.
— Здесь вы его не найдете. Ибран комиссован, хватит с него. Бумаги уже переданы вам в штаб.
— Это твое решение. Но ты неправильно понял меня, подполковник.
Тулл невольно подобрался:
— Ко мне давненько не обращались по званию. Я успел забыть о нем.
Магистр ордена с сожалением взглянул на собеседника:
— Подозреваю, скоро ты к нему снова привыкнешь. Сейчас ты старший действующий офицер в Четыреста тринадцатой.
— Как же нам всем не повезло…
Цицер вскинул бровь.
Вздохнув, Риордан потер глаза:
— Просто устал. Итак, вы нашли нужного офицера, чего же вам от него надо?
— Ты что, не слышал?
— О чем?
Ультрамарин вновь оглядел занятые койки:
— Да, полагаю, не слышал.
— Так о чем?
— Прибыли подкрепления, Тулл.
Риордан едва удержался от недоверчивого смешка:
— Прошло всего четыре дня. Как Двенадцатой удалось так быстро добраться сюда?
— Это не Двенадцатая, а Железные Руки. — Цицер еще заметнее помрачнел. — С ними Феррус Манус.
5
Трон из медузийского железа, черный, словно сланец, запорошенный снегом, мог бы сравниться суровостью с десятью годами одиночества в промерзших теневых землях. Как и все творения прнмарха, он был прекрасен. Высокая спинка из металлических жгутов, сплетенных вручную, подлокотники, украшенные резьбой, толстые брусья из темного железа с гравировкой в виде серебряных чешуй, перевивающиеся, будто змеи… Основанием ножек служили ступни дредноута. Если бы сиденье занял рядовой космодесантник (а Феррус Манус считал таковыми всех Астартес), он показался бы смешным и нелепым — ребенком на престоле Горгона. Он подходил лишь одному существу во Вселенной. Тому, что сейчас восседало на высоком троне в мрачных раздумьях, словно божество над полным изъянов мирозданием.
Примарх поднял взор, и Амар, библиарий Тысячи Сынов, отшатнулся, как от удара. Псайкер казался призраком в кроваво-красном плаще. Его испещренное волдырями лицо почернело в нескольких местах, один глаз помутнел, словно зрачок и радужку выжгли прометиевой горелкой. Разум псионика, впрочем, непрерывно и грозно давил на череп Мануса.
— Тебя прислали сюда обсудить капитуляцию Гардинаала, верно?
— Их подчинение нам, господин примарх.
Феррус не обратил внимания на поправку:
— Мне сказали, что переговоры продлились меньше суток.
— Гардинаальцев не интересовало мирное решение.
— В исходном донесении магистра ордена Цицера говорится иное.
Манус повернулся к Ультрамарину.
В отличие от многих своих братьев, Феррус никогда не пытался объединять людей или наводить порядок на беспокойных планетах. Безжалостные миры рождали жестких бойцов, а жесткие повелители — еще более упорных воинов, жадных до малейшей похвалы, нехотя изрекаемой свыше, и вечно опасающихся неудач, которыми могли бы навлечь на себя гнев Мануса. К его огорчению, Улан Цицер не поддался на провокацию.
— Честно говоря, господин, я не сидел с ними за одним столом, как Амар. Он доложил, что гардинаальцы использовали переговоры в качестве уловки — надеялись добиться уступок эзотерическими методами. Мы должны верить Интепу на слово.
— Тогда я так и поступлю.
Дорн ошибался, считая Ферруса безрассудным воякой. Вспомнив, как строгий брат однажды имел наглость упрекнуть его за какую-то мнимую несдержанность — в присутствии воинов обоих легионов, да еще и на командном мостике самого Мануса, — он разъярился так, словно Рогал сейчас находился в зале. Примарх ощутил, что его руки раздуваются: металл нагревался от его гнева.
С мастерством полубога, хорошо изучившего собственный разум, Феррус заставил себя подумать о другом брате и немедленно почувствовал, что успокаивается.
Такие разные, но все же столь похожие.
Утонченный Фениксиец и безобразный Горгон.
Примарх не испытывал неприязни к брату, выдумавшему такое прозвище. Оно подходило Манусу, как перчатка из жидкой стали. Если Фулгрим отличался вдумчивостью и безмятежностью, то Феррус — воинственностью и упрямством. Пертурабо (которого многие счастливцы, кому не приходилось терпеть его компанию, сочли бы более близким Манусу по натуре) однажды спросил, о чем они с Фениксийцем вообще разговаривают. Тогда олимпийцу в первый и последний раз удалось развеселить повелителя Десятого, но отвечать тот не стал. Феррус знал, что его считают скрытным, загадочным, но все аспекты характера медузийца сформировались в идеальном соответствии с его внутренней сутью. Мануса тяжело было полюбить, и он недолюбливал своих братьев.
Всех, кроме одного.
Феррус не сомневался, что они с Фулгримом более близки друг другу, чем двое любых иных примархов. Даже Император не обладал таким родством с сыновьями. Их вроде бы очевидные различия были поверхностными, и оба быстро осознали, что объединяет их.
Совершенство.
И тот и другой жаждали обрести его, стремились к нему, требовали того же самого от легионеров, которых узы крови и любви обязывали называть примархов отцами. Отличались они только в методах продвижения к идеалу. Если Фениксиец по пути к вершине взбирался на преграды, Манус раскалывал их чистой решимостью и шагал по обломкам неподатливых барьеров. Конечная цель каждого из них оставалась неизменной, как и упорное стремление достичь ее первым.
Чтобы успокоить мысли, примарх втянул воздух, словно поливая кипящее железо ледяной водой. Совершенство… Он покажет всем, что Феррус Манус — лучший среди братьев, покажет так, чтобы исчезли любые сомнения.
Медузиец холодно взглянул на Ультрамарина:
— Эвакуировав библиария и узнав о его неудаче, ты немедленно развернул части Имперской Армии и окружил
