Кажется, он умер еще в воздухе. Очень уж резко замолчал.
Тем временем, совы подлетали все ближе. Гуль и Щука огрызались короткими очередями, но было ясно, что надолго ребят не хватит. Нужно было срочно искать укрытие, о чем я и крикнул своим. Гуль побежал вперед, следом я, волоча Леху на себе, а замыкал нашу короткую цепь Щука.
Мы ворвались в разграбленное отделение банка как раз в тот момент, когда сова уже вытянула одну из своих лап, чтобы схватить добычу.
Тяжело дыша, я дал ребятам знак обследовать зал и боковые комнаты. Мало ли, что могло здесь поселиться. И когда парни вернулись, дав понять, что здесь никого, кроме нас, нет, я аккуратно опустил Леху на пол.
Отдышавшись, я обрисовал Гулю и Щуке план дальнейших действий.
Раненый захрипел и в полубреду схватил за руку наклонившегося над ним Щуку. Я выглянул в окно. Совы еще были здесь, они знали, где укрылась добыча, и раньше утра теперь не разлетятся. Но времени у нас не было, до утра Леха истечет кровью, и никакой врач ему уже не поможет. Придется рискнуть и понадеяться только на свою скорость. Если добежать до проулка, эти твари нас там не достанут. Но до него метров двести, никак не меньше. А в нашем случае это приличное расстояние. Леху, само собой, придется нести. Если понесут Щука или Гуль, то им конец. Даже моя скорость прилично упала, пока я его тащил. А вот если они поволокут Леху вдвоем, то есть шансы.
Я перевел взгляд на парней. Мне придется одному прикрывать их, но выбора нет. Мы выходим.
* * *Совы не так-то легко оставляют своих жертв, и сейчас они, предвкушая добычу из четырех сталкеров, кружили над улицей, оглашая окрестности резкими отрывистыми криками.
В другой ситуации я бы решил ждать до утра и попробовать проскочить в рассветный час, пока еще не выползли из своих нор серые черти. Но до утра Алексей истечет кровью, и тогда его уже вряд ли можно будет спасти.
Ничего, мы пройдем тихо, нас не заметят. Ребята – молодцы, ребята справятся.
Подхватив раненого Алексея, Гуль и Щука медленно и осторожно лавировали между остовами машин.
Пешеходная зона слева от нас густо заросла чем-то, что раньше было обыкновенными тополями. Теперь гигантские деревья образовали густые и темные заросли.
В переплетениях ветвей время от времени что-то тускло блестело, и мне очень хотелось верить, что это не чьи-нибудь глаза.
Мы шли метр за метром – тише воды, ниже травы, прильнув к своим стареньким ПНВ – тяжелым неудобным кускам стекла и металла, которые были когда-то добыты из магазина товаров для охоты и рыбалки. Но любая вещь, которая может дать преимущество в схватке с одичавшей природой, должна быть использована, даже если ее приходится держать единственной свободной рукой, при том, что другой ты тащишь раненого товарища.
Улица перед нами, а точнее, кладбище автомобилей, в которое она превратилась двадцать лет назад, представляла собой настоящую полосу препятствий для несведущего человека. Мы же были здесь не первый раз и свою тропу знали хорошо.
Если пройти сквозь старый автобус с открытыми дверями, то можно без проблем миновать препятствие в виде блокирующего дорогу грузовика, который когда-то врезался в бок этого самого автобуса. Скелеты на полу между сиденьями меня совершенно не пугали, куда страшнее был тот факт, что крыша автобуса была изодрана и наполовину сорвана, а относительно неповрежденные стены лишали обзора. Но мы быстро миновали это место и вышли на более-менее свободный участок дороги, напоминающий извилистую просеку. На этом достаточно открытом отрезке мы могли стать легкой добычей для летучих тварей, если, конечно, нас угораздит привлечь их внимание громкими звуками или светом фонарей. Но мы знали свое дело и тихонько двигались дальше.
И вот, пройдя просеку до половины, когда до станции оставалось не больше ста метров, Щука споткнулся, матерясь сквозь зубы, резко присел на колено и невольно дернул Алексея за поврежденную руку так, что тот не смог сдержать крик. Внутри меня что-то оборвалось. Да чтоб тебя! Ну все. Тихо не вышло. Над нами послышался нарастающий шум крыльев. Услышали, твари. Заметили. От Проспекта, от спасения нас отделяли буквально два шага, но сейчас они были равны паре световых лет. Совы стремительно неслись на нас. Дьявол!
– Бегите к станции! – рявкнул я и сорвался с места, прямо в лапы к совам.
На бегу включил налобный фонарь, едва нащупав пальцами в толстых перчатках кнопку. Все, ребятки, теперь весь огонь – на меня.
Гулю и Щуке не надо было повторять дважды.
Они побежали как могли – рваным шагом, неслаженно огибали препятствия, переваливались, как хромое трехголовое чудище. Ладно, даст бог, дойдут, – думал я, – или кто там еще бережет наши души.
Алексей то и дело вскрикивал, и мне пришлось дать длинную очередь, чтобы заглушить его, и сразу рвануть через дорогу, петляя между проржавевших остовов автомобилей.
Трюк удался, совы летели за мной, забыв про парней. Прямо над моей головой прошуршали перья.
Почти рефлекторно я упал плашмя на дорогу и откатился под ближайший автомобиль. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его биение передается по земле на несколько метров вокруг меня. Я уткнулся лбом в растрескавшийся асфальт и пытался отдышаться. Внезапно слух резанул истошный вопль.
Гуль!
Он кричал страшно, как будто его рвали на части. Через секунду прогремели выстрелы, а крик резко оборвался. Не успел я осознать, что произошло, как сверху, прямо на уцелевшую крышу машины, приземлилась сова. Вокруг заскрипел металл, посыпалась ржавчина.
«Как глупо», – успел подумать я за мгновение до того, как на меня навалилась страшная тяжесть, придавила меня к земле, и все исчезло.
Глава 2. Исход
Цирк просыпается на рассвете. Постепенно. Вместе с проникающими в него солнечными лучами. Первыми пробуждаются голуби на крыше, потом – дворовые кошки, свернувшиеся в пушистые клубки, следом – животные в вольерах, а уж затем – двуногий персонал. Уборщики, униформисты. Заступают на дневную смену пожарные и охрана, отпуская по домам отдыхать своих сонных полуночных коллег. Появляются и артисты. Кто-то приходит из гостиницы, кто-то – со съемных квартир, а другие – из своих гардеробных, в которых почему-то решили заночевать. Последними в цирке просыпаются телефоны. И тотчас начинают оглашать кабинеты и коридоры громким звоном.
Когда же все встряхнулись и размялись, начинаются репетиции. Цирк, все его комнаты, залы, закутки и коридоры наполняются шумом и голосами. Возобновляются разговоры и споры, длящиеся иногда годами. Кто-то кого-то зовет, бежит по коридорам, обсуждает
