— Спустимся вниз, чтобы их встретить, — сказал я.
— Вниз? — удивился Берг. Сегодня нас было только шесть десятков, даже вполовину меньше, чем норвежцев.
— Мы должны узнать, кто они, — ответил я, — прежде чем убьем. Это просто вежливость. — Я указал на согнутое ветром дерево. — Рорик! Отрежь-ка ветку от этого граба и держи её, как знамя. — Я повысил голос, чтобы меня могли услышать все мои люди: — Перевернуть щиты!
Я подождал, пока Рорик не отрубит ветку, символ переговоров, а мои воины не перевернут щиты с волчьими головами вверх тормашками, а потом пустил Тинтрига, своего темного жеребца, шагом вниз по склону. Мы двигались не спеша. Я хотел убедить чужаков, что мы пришли с миром.
Вновь прибывшие отправились нам навстречу. Дюжина воинов в сопровождении всадников моего кузена тащились по пастбищу, где в зарослях чертополоха паслись деревенские козы. Всадников возглавлял Вальдере с лучшими воинами Беббанбурга, я встретился с ним всего две недели назад. Он пришел в мой лагерь в западных холмах с горсткой воинов, зеленой веткой в руках и наглым требованием, чтобы мы убирались с земли моего кузена, пока нас не перебили.
Я посмеялся над этим предложением и унизил Вальдере, но я знал, что это опасный и опытный воин, много раз проливавший кровь в битвах со скоттами-мародерами. Как и я, он был в медвежьем плаще, а слева свисал тяжелый меч. Его плоское лицо обрамлял железный шлем, увенчанный орлиным когтем. Короткая седая борода, угрюмые серые глаза, а рот — просто широкая прорезь, не созданная для улыбок. У него на щите красовался такой же символ, как и у меня: серая волчья голова. Это символ Беббанбурга, и я никогда не отказывался от него. Вальдере поднял руку в перчатке, чтобы остановить следовавших за ним воинов, и пришпорил лошадь, приблизившись ко мне на несколько шагов.
— Ты пришёл сдаться? — спросил он.
— Позабыл твое имя, — сказал я.
— Обычно дерьмо выходит у людей из задниц, — отозвался он, — а у тебя прямо изо рта.
— Мать родила тебя через задницу, — сказал я, — от тебя до сих пор несет дерьмом.
Оскорбления — привычное дело. Нельзя наброситься на врага, перед этим его не обругав. Мы поносим друг друга, а потом деремся, хотя я сомневался, что сегодня понадобится обнажать мечи. Но нужно хотя бы сделать вид.
— Я сосчитаю до двадцати, и мы атакуем, — грозился Вальдере.
— Но я пришел с миром, — я помахал веткой.
— Я сосчитаю до двухсот, — ответил Вальдере.
— Но у тебя же только десять пальцев, — вмешался сын, и мои воины захохотали.
— До двухсот, — гаркнул Вальдере, — а потом я засуну эту ветвь мира тебе в задницу.
— А ты кто такой? — обратился я к человеку, поднимающемуся по склону к Вальдере.
Я посчитал его предводителем чужаков. Он был высоким и белокожим, с копной соломенного цвета волос, забранных с высокого лба назад, на спину. Одет богато, на шее золотое ожерелье, на руках — золотые браслеты. Пряжка на ремне тоже из золота, золотом сияла и крестовина на рукояти меча. Ему было, наверное, лет тридцать. Широкоплечий, лицо вытянутое, очень светлые глаза и татуировки драконьих голов на щеках.
— Назови своё имя, — потребовал я.
— Не отвечай! — рявкнул Вальдере. Он говорил по-английски, хотя я задал вопрос по-датски.
— Берг, — сказал я, не сводя глаз с чужака, — если этот говнюк перебьет меня еще раз, я сочту, что он нарушил перемирие, и ты можешь его убить.
— Да, господин.
Вальдере насупился, но промолчал. Мы превосходили их числом, но пока мы топтались на лугу, прибывало всё больше чужаков, и все с щитами и оружием. Скоро их станет больше, чем нас.
— Так кто ты такой? — снова спросил я.
— Меня зовут Эйнар Эгилсон, — гордо ответил он, — люди называют меня Эйнар Белый.
— Ты норвежец?
— Да.
— А я Утред Беббанбургский, — сказал я. — И люди меня называют по-разному. Больше всего я горжусь именем Утредэрв. Это значит Утред Нечестивый.
— Я слышал о тебе, — отозвался он.
— Ты слышал обо мне, — сказал я, — но я не слышал о тебе! Ты поэтому здесь? Думаешь, твое имя прославится, если меня убьешь?
— Да, — ответил он.
— А если я тебя убью, Эйнар Эгилсон, добавит ли это мне славы? — я покачал головой, отвечая на свой вопрос. — Кто будет тебя оплакивать? Кто тебя вспомнит? — я плюнул в сторону Вальдере. — Эти люди заплатили тебе золотом, чтобы ты меня убил. Знаешь почему?
— Расскажи, — откликнулся Эйнар.
— Потому что меня пытались убить с самого детства, и никому этого не удалось. Никому. А знаешь почему?
— Расскажи, — повторил он.
— Потому что они прокляты. Потому что молятся пригвожденному богу христиан, а он их не защитит. Они презирают наших богов, — я взглянул на вырезанный из белой кости молот на шее Эйнара. — Но много лет назад, Эйнар Эгилсон, я накликал на их головы проклятье Одина, гнев Одина. И ты взял их грязное золото?
— Золото есть золото, — ответил Эйнар.
— А теперь я проклял твой корабль, — заявил я.
Он кивнул, дотронулся до белого молота, но промолчал.
— Либо я тебя убью, — сказал я Эйнару, — либо ты пойдешь с нами. Я не предлагаю тебе золото, но дам кое-что получше. Жизнь. Будешь драться за него, — я плюнул в сторону Вальдере, — и умрешь. Дерись за меня, и будешь жить.
Эйнар не ответил, лишь гордо уставился на меня. Я не знал, понял ли разговор Вальдере, но ему и не нужно было понимать. Он знал, что этот разговор не в пользу его хозяина.
— Довольно! — рявкнул он.
— Вся Нортумбрия их ненавидит, — снова заговорил я с Эйнаром, не обратив внимания на Вальдере, — и ты хочешь за них умереть? Если решишь умереть за них, мы заберем золото, ведь золото есть золото, хоть оно и не твое. Оно станет моим, — я взглянул на Вальдере, — закончил считать?
Он не ответил. Надеялся, что прибудет больше людей, чтобы одолеть нас, но сейчас численность была почти равна, а он не желал затевать битву без гарантии победы.
— Молись, — сказал я ему, — потому что твоя смерть близка, — я прикусил палец и ткнул в его сторону.
Вальдере перекрестился, а
