Зато отец Мирьем услышал, как она спросила, и догадался, что мне трудно ответить. У него был здоровенный синячище на пол-лица, и руки тряслись, все разодранные там, где он вместе со мной держал цепь. Он сидел с пановой Мандельштам, и они оба обнимали Мирьем, целовали ее в макушку, гладили по лицу, точно она им была дороже серебряных копеек, дороже золота, дороже всего на свете. Но когда панов Мандельштам заметил, что я молчу, он поцеловал Мирьем в лоб, поднялся, прихромал к царице и говорит ей: «Эта храбрая девушка и ее братья пришли с нами в город потому, что дома попали в беду». А мне он положил руку на плечо и шепнул: «Иди, Ванда, посиди отдохни, я сам все расскажу».
Я пошла и села рядом с Сергеем и Стефаном, обняла их, и они меня обняли. Мы сидели далеко и не слышали панова Мандельштама: очень уж он тихо говорил. Но он побеседовал немного с царицей, а после приковылял к нам и пообещал, что все будет хорошо. И мы ему сразу поверили. А царица уже направилась прочь. Она прошла через большие двери на двор, где ее дожидались еще стражники. Двое стражников вошли в дом, взялись за створки и затворили дверь с той стороны. И мы остались в доме без них.
В комнате все было вверх дном. На столах возле стен еще осталась еда; она начинала тухнуть, и мухи уже вовсю над ней гудели. Повсюду валялись опрокинутые стулья; из камина тянулась цепочка черных горелых следов, какие оставляет на снегу сапог. Большущая золотая корона, которую носила Мирьем, так и лежала возле огня: ее всю скособочило, и она слегка подплавилась. Такую на голову уже не наденешь. Но это-то как раз пустяки. Мы посмотрели на семью Мирьем, а они посмотрели на нас, и мы все встали. А панов Мандельштам положил руку на плечо Сергею, а я положила руку на плечо панове Мандельштам, и мы стояли в кругу. Мы были одна семья, и мы прогнали волка. Мы снова его прогнали.
Потом мы пошли наверх и улеглись спать. Прибирать в разгромленной комнате мы не стали. Я спала долго-долго в этой красивой тихой комнате под самой крышей, а когда я проснулась, оказалось, что настала весна, и весна была везде: в городе и внутри меня тоже. Хоть у меня и жгло пораненные руки, я чувствовала себя такой сильной, что ничуточки не тревожилась за нас. Я поцеловала Сергея и Стефана и побежала вниз помогать женщинам. Меня больше не пугало, что я не всегда их понимаю. Когда кто-то из них произносил непонятные слова, я просто улыбалась, и женщина тоже улыбалась и со смехом махала рукой: «Ой, я забыла!» И повторяла мне то же самое, только знакомыми словами.
Я носила посуду на столы: там везде стояли столы, и за ними все пили и ели. Людей было поменьше, чем вчера, но все равно много. Поэтому столы понаставили по всем комнатам, и возле столов теснились стулья. И в танцевальной комнате тоже накрыли столы. Кто-то уже прибрался тут, а горелых следов я уже и не разглядела: на полу раскатали большой ковер, да еще и столами заставили. Огонь в камине зажигать не стали, и так было тепло — наоборот, окна раскрыли, чтобы шел воздух. И запах пожарища весь выветрился.
Еды наготовили видимо-невидимо, столько, что и ставить подчас было некуда — на каждом пятачке стояла какая-нибудь еда. Если мне самой хотелось есть, я садилась за стол и ела до отвала, а потом помогала принести еще больше еды для гостей. И так целый день. После еще пришли Мирьем с матерью и тоже стали помогать.
Я только опустила на пол два ведра с водой, что набрала на городском источнике, как в комнате со столами раздался шум. Я услышала, как Мирьем спросила суровым голосом: «Что вам тут надо?» — как будто кто-то снова явился по нашу душу. Я подошла поближе и встала в кухонных дверях. Оказалось, что явился стражник с мечом и богато одетый, и он назвал мое имя. Он сказал, у него для меня письмо. Я сначала перепугалась, но подумала, что я же в этом доме, со всеми этими людьми, и я же сильная: надо будет — справлюсь и с этой напастью. Поэтому я вышла вперед, протянула руку и взяла у него письмо.
На письме была большая блямба из воска, красного, как кровь, а на блямбе — печать с короной. Я сломала печать и стала читать слова. Как их произносить, я знала, Мирьем ведь меня научила. Я, ворочая языком во рту, одно за другом сложила все слова, и вот что у меня вышло:
Да будет известно всякому, кто пребывает в границах Наших владений в Литвасе, что с женщины, именуемой Вандой Виткус, равно как и с ее брата Сергея Виткуса, равно как и с ее брата Стефана Виткуса, Нашим царским повелением снимаются все обвинения в совершенных преступлениях, кои ранее были им предъявлены. Ни один Наш подданный да не дерзнет поднять на них руку. Сим предписываю выказывать Ванде, Сергею и Стефану Виткусам всяческий почет и уважение за явленное ими мужество и бесценную службу, которую они сослужит Нам и Литвасу. Мы даруем им Наше высочайшее соизволение отправиться в Большой Лес и там занять землю, которая придется им по нраву, если только та земля не находится в чьей-либо собственности. Сим Мы высочайше подтверждаем их право на всю землю, каковую они окажутся в силах возделать и засеять или огородить под пастбище для скота в течение трех лет. Сие право переходит затем к их наследникам.
А под всеми этими словами стояли размашистые каракули,
